Почва у нас, боюсь, не очень благодарная, но даже и в провинции (!) есть чем заняться: например, ты могла бы сводить как-нибудь этого осла Робинсона на митинг — он ведь выдвинул свою кандидатуру в парламент, а потому неплохо было бы внушить ему идейку-другую. Что до моего дядюшки Макса, то это прирожденный фашист, так что не трать на него попусту время.
Марта с большим трудом прочла это письмо — так, скажем, англичанин читал бы письмо, написанное по-шотландски. В нем были намеки, которые, как, очевидно, полагал Джосс, должны быть ей вполне ясны, — это льстило самолюбию Марты, но она их все-таки не понимала. Он не скрывал того, что считает ее лентяйкой, и в то же время приписывал ей качества, благодаря которым она могла влиять на других. Что же это за качества? Марте казалось, что Джосс передает ей какой-то факел. Она перечитала письмо еще раз и поразилась скрытой в нем язвительной злости, а когда дошла до слова «фашист», то невольно фыркнула — настолько оно показалось ей неуместным, — и миссис Басс вопросительно взглянула на нее поверх столов.
Марта пробежала приложенный Джоссом список адресов — их было семь; и ей почему-то вдруг не захотелось видеть ни одного из этих семи людей, с которыми ей предстояло познакомиться и сблизиться. Ее, Марту Квест, считавшую себя такой смелой, свободной, ничем не связанной, смущала уже одна мысль, что нужно взять телефонную трубку и поговорить с незнакомым человеком; и она стала придумывать всевозможные отговорки; она просто не могла заставить себя это сделать.
Но трудности разрешились сами собой, когда через несколько дней зазвонил телефон и тихий, размеренный, неторопливый голос сказал, что говорит Джесмайн: пусть Марта придет завтра во второй половине дня по такому-то адресу. Правда, это не митинг, но Марте, пожалуй, будет интересно. Девушка говорила лениво, даже слегка пренебрежительно, что немало удивило Марту: казалось, Джесмайн, как и Джосса, больше всего привлекали в этой группе как раз те качества, которых недоставало ее членам. Презрение Джесмайн к ним распространялось — или, во всяком случае, так показалось Марте — даже и на самого Джосса: когда было упомянуто его имя, в трубке наступило молчание, точно Джесмайн ожидала, что Марта вместе с ней добродушно посмеется над ним. Но Марта не рассмеялась — ее возмутило такое отношение к Джоссу; и все же она обещала завтра прийти.
Она сказала Донавану, когда он позвонил, желая пригласить ее на очередную вечеринку, что занята, и даже, а это было уж совсем глупо, обиделась, услышав в ответ, что в таком случае он пойдет с кем-нибудь другим.
На следующий день она долго одевалась, а потом, за десять минут до того времени, когда за ней должны были заехать, вдруг скинула костюм, сделанный по совету и даже рисунку Донавана, — белые холщовые брюки и клетчатую рубашку — и надела простое платье. Она почему-то решила, что тот, кто придет за ней, должен быть таким же, как Джосс, раз они придерживаются одинаковых взглядов. Какие только общественные идеи тем или иным путем не проникали в эту комнату! Марта чувствовала, что ее несколько небрежная манера одеваться под мальчишку, которая так нравилась Донавану, сейчас неуместна, — даже это полотняное платье, тоже придуманное Донаваном, показалось ей чересчур вычурным. Она свободно повязала вокруг шеи легкий цветной шарфик, стянула талию вышитым поясом с пряжкой, распустила волосы, локонами рассыпавшиеся по плечам, и стала похожа на крестьянскую девушку. Не беспокоясь больше за свой внешний вид, она вышла к мистеру Пайкрофту. И сразу разочаровалась: он оказался довольно пожилым человеком. Они поехали в город; по пути Марта принялась болтать, зная, что это выходит у нее «прелестно», и в то же время смутно чувствуя, что сейчас ее внешность совсем не соответствует тем манерам, которые привил ей Донаван; но изменить ничего не могла.
День был чудесный; недавно прошел дождь, небо было ясное и чистое, а по нему в ярком солнечном свете легко скользили сияющие, точно омытые, стаи белоснежных облаков. На деревьях в парке блестела нежная свежая зелень, в лужицах на мостовой отражались листва и небо, когда же машина повернула на участок при школе, директором которой был мистер Пайкрофт, эти лужи словно затянуло шершавым коричневым шелком, а по обеим сторонам дороги потянулись сероватые массы густого мокрого кустарника. На лужайке, поросшей темно-зеленой травой, стояло несколько шезлонгов. При виде Марты двое мужчин поднялись с них, и снова она разочарованно подумала: «Но они уже старые».
В самом деле, всем этим мужчинам было между тридцатью и сорока; одеты они были одинаково — в брюки из тонкой шерстяной фланели, открытые на груди рубашки и сандалии, и выглядели одинаково: все высокие, тонкие, поджарые, лысеющие, с умными лицами, в очках. Сказать, что Марта все это отметила или сравнила их с Джоссом, было бы неверно. Когда она встречалась с незнакомыми людьми, она испытывала к ним либо смутную симпатию, либо антипатию. Сейчас она почувствовала симпатию: ей была приятна та слегка снисходительная почтительность, с какой мужчины не первой молодости относятся к юной девушке. Она весело отвечала на их вопросы, понимая, что они любуются ею, да так оно и было. Мистер Пайкрофт сказал, что его жена сейчас придет, она только напоит детей чаем; остальные двое мужчин также извинились за отсутствие своих жен, а Марта, вместо того чтобы — вежливости ради — тоже сказать что- нибудь ни к чему не обязывающее, вдруг выпалила:
— Дети — это такая обуза, верно?
Ей казалось, что она пошутила мило и весело, а на самом деле всем стаю не по себе.
Вскоре на веранде, окружавшей большое школьное здание, показались три женщины, сопровождавшие — вместе с двумя нянями туземками — целый выводок детей; вся эта компания спустилась на лужайку в сотне ярдов от той, где находилась Марта, затененную огромным деревом с блестящей кроной. Как только появились женщины, голоса мужчин, беседовавших с Maртой, зазвучали громче, выразительнее: она смущенно, но решительно отвернулась в шезлонге, с напускным равнодушием делая вид, что это ей совершенно безразлично. И все-таки она продолжала наблюдать за суетившимися, распекавшими детвору женщинами — глаза Марты были словно прикованы к этой группе, на которую она смотрела со все возрастающим ужасом. И она сказала себе: «Ни за что, ни за что на свете, уж лучше умереть». И она откинулась в шезлонге с напускным равнодушием.
Миссис Пайкрофт, миссис Перр и миссис Форестер наконец присоединились к мужчинам и со смехом — все вместе и каждая в отдельности — принялись извиняться за то, что так долго пропадали: столько хлопот с этими детьми! И пошли подробности (сообщавшиеся таким тоном, точно во всем были виноваты мужчины): о том, как Джейн не захотела кушать, а Томми капризничал и всех измучил. Мужчины вежливо слушали, удобно расположившись в шезлонгах, но им недолго дано было наслаждаться покоем — зачем-то понадобилось переставлять стулья, и потом все долго рассаживались. Марта слушала и все больше настраивалась на враждебный и критический лад: женщины казались ей неприятными и глупыми — ну зачем так суетиться и вечно быть всем недовольными! Марта держалась настороже, точно одно их присутствие уже чем-то угрожало ей.
Она оглядела их платья, как учил ее Донаван, и сразу поняла, что здесь подходить с требованиями Донавана нельзя. Все они были чем-то похожи друг на друга, но чем — Марта и не пыталась определить: просто они были смешны, вот и все. Они не принадлежали к типу ярко выраженных домашних хозяек, каких полным-полно в «провинции»; не принадлежали и к числу модниц, ибо моду они явно презирали. Платья на них были яркие, аляповато отделанные и слишком длинные по сравнению с тем, что носили в этом году; у одной волосы были стянуты в пучок, у другой — уложены косами вокруг головы, у третьей — коротко подстрижены, и все это с претензией на привлекательность; на них были яркие бусы, а платья отделаны вышивкой — и Марта вдруг заметила, что пальцы ее теребят вышитый пояс и шарфик, которые стали почему-то стеснять ее.
Слуга-туземец выкатил на лужайку чайный столик, уставленный чашками; началось разливание чая, и хозяйка стала предлагать гостям чай, тарелочки с пирожными. Марта шутила; она закурила сигарету, пояснив, что хочет похудеть. Женщины, окинув ее критическим взглядом, сказали, что в ее возрасте это смешно; потом посмотрели на мужчин, ища у них поддержки, но не получили ее. А потому их едва ли можно было винить за то, что, когда они снова заговорили, голоса их звучали резковато, — в глазах Марты читалась уж очень придирчивая критика, даже осуждение. Да к тому же она, как видно, была на стороне мужчин, точно была уверена в их поддержке.
