Марта поспешно накрыла коробочку крышкой и сунула ее в ящик, чтобы не чувствовать запаха. Потом, приподнявшись на носки, стала разглядывать себя в зеркало — оно висело слишком высоко для нее, так как миссис Квест была женщина рослая. Марта не могла примириться с тем, как, по мнению матери, она должна выглядеть. Ночью она подолгу рассматривала себя в карманное зеркальце — прислонит его к подушке, ляжет рядом, чтобы видеть свое отражение, и нашептывает себе, точно возлюбленный своей подруге: «Красавица, какая же ты красавица!» Так она успокаивала себя, когда миссис Квест подшучивала над ее неуклюжестью или мистер Квест сетовал, что девушки в здешних краях слишком рано созревают.
У Марты было довольно широкое, но правильное лицо с заостренным подбородком, серьезные карие глаза, пухлые губы, прямые, как ниточка, черные брови. Иногда она приносила свое зеркальце в спальню к родителям и там, поставив его под углом к зеркалу, висевшему на окне, принималась разглядывать себя в профиль — при таком повороте ее широкое лицо казалось тоньше. Если вот так откинуть голову, распустить волосы, чтоб они светлой волной падали по плечам, и полураскрыть в нетерпеливом ожидании губы (Марта особенно тщательно трудилась над этим), то она по-своему даже хорошенькая. Но одно дело — лицо и голова, а совсем другое — тело: Марта ведь могла видеть себя лишь по частям — зеркало было очень маленькое. Платья, которые ей шила мать, были уродливы и даже неприличны: она была уже вполне сформировавшейся девушкой с высокой грудью, хоть и стянутой материей, но не менее заметной от этого, и полными бедрами, выпиравшими под прямою юбкой. Мать говорила, что в Англии девушки начинают «выезжать» самое раннее в шестнадцать лет, чаще даже — в восемнадцать, а до тех пор, если они из хорошей семьи, носят только такие вот платья. То, что сама она никогда не «выезжала» и что семье ее было далеко до того уровня аристократичности, какой необходим для выезда в свет, не меняло дела: уж таковы условности, на которых зиждется общественная жизнь Англии. К тому же миссис Квест вполне разумно полагала, что, если бы она удачнее вышла замуж или если бы они успешнее повели хозяйство, можно было бы договориться с преуспевающей родней и устроить «выезд в свет» для Марты. Таким образом, сколько Марта ни попрекала мать за снобизм, та и ухом не вела: невозмутимо обдергивала на Марте детские платьица, так что девушка съеживалась от раздражения, и несколько смущенно бормотала:
— О господи, ты стала совсем точно голубь-зобач!
Как-то раз миссис ван Ренсберг, присутствовавшая при такой сцене, мягко заметила:
— Но, миссис Квест, у Марты прелестная фигурка, почему вы хотите, чтоб она это скрывала?
Дело было, однако, вовсе не в фигуре Марты, а в социальных условностях; и если миссис ван Ренсберг могла сказать мужу, что миссис Квест делает все, чтобы превратить Марту в «дикарку», то сказать это самой миссис Квест она не могла.
В тот день долго сдерживаемое тайное возмущение прорвалось наконец наружу. Встав перед зеркалом, Марта взяла ножницы и отрезала лиф от юбки. Только было она принялась укладывать материю складками — такая юбка была у Марни, — как дверь отворилась и вошел ее отец. Он остановился и смущенно посмотрел на дочь, оголенную до пояса, в коротеньких розовых трусиках; но смущение это вызвало в нем двоякое чувство: ведь если Марта еще ребенок, то можно смотреть на нее и когда она раздета. Он сказал раздраженно: «Что ты тут делаешь?» — и направился к длинному шкафу возле кровати; шкаф этот составляли семь ящиков из-под бензина, поставленных один на другой. Они были окрашены в темно-зеленый цвет, а сверху прикрыты полинялой ситцевой занавеской. Шкаф был до отказа набит пузырьками с лекарствами, так что от малейшего прикосновения мог произойти обвал. Отец сказал ворчливо:
— Попробую-ка я эту новую штуку: что-то у меня желудок капризничает. — И принялся искать нужный ему пузырек. Он по очереди подносил их к окну и смотрел на свет. Тут взгляд его упал на Марту, и он заметил: — Мать не поблагодарит тебя за то, что ты кромсаешь платья, которые она тебе шьет.
— Но, папа, почему я должна носить платья для десятилетнего ребенка? — вызывающе спросила она.
— Да ты и есть еще ребенок, — возразил он с видом человека, оскорбленного в своих лучших чувствах. — И зачем только ты все время ссоришься с матерью?
Тут дверь опять с силой распахнулась, стукнув о стенку, и в комнату вошла миссис Квест.
— Почему ты убежала, Марта? — обратилась она к дочери. — Они как раз хотели рассказать тебе про Стефани. Это, право, невежливо с твоей стороны… — Она замолчала, уставившись на дочь, и наконец произнесла: — Ты что это делаешь?
— Больше я такие платья носить не намерена, — заявила Марта; она старалась говорить спокойно, однако тон у нее был, как всегда, обиженный и вызывающий.
— Но, дорогая моя, ты же испортила платье! А ты знаешь, как нам сейчас трудно, — сказала миссис Квест, с ужасом отметив про себя, насколько повзрослела дочь, какие у нее стали грудь и бока.
Миссис Квест взглянула на мужа, потом быстро подошла к дочери и положила руки ей на бедра, словно желая сдавить их и вернуть фигуре прежние детские очертания. Прикосновение матери заставило Марту отступить, и она невольно подняла руку: ее всю трясло от возмущения. Она готова была ударить мать по лицу, но сдержалась и, ошеломленная собственной яростью, опустила руку. А миссис Квест покраснела и только пробормотала:
— Дорогая моя!..
— Мне уже шестнадцать лет, — сдавленным голосом пробормотала Марта и посмотрела на отца, словно ища у него поддержки.
Но он поспешно отвернулся и стал капать лекарство в стакан.
— Дорогая моя, все хорошие девочки носят такие платья до…
— А я вовсе не хорошая девочка, — прервала ее Марта и вдруг расхохоталась. Миссис Квест с облегчением присоединилась к ней:
— Право же, дорогая, ты преглупо ведешь себя. — И уже более дружелюбно добавила: — Вот испортила платье, а ведь это очень дурно: ты же знаешь, как папе трудно добывать деньги…
Она снова замолчала, перехватив взгляд Марты. А Марта смотрела на шкаф с лекарствами. Миссис Квест испугалась: вдруг Марта скажет, как говорила уже не раз, что в этом шкафу на сотни фунтов стерлингов лекарств и что на воображаемые болезни мистера Квеста истрачено куда больше, чем на образование дочери.
Это, конечно, было далеко не так. Но самое удивительное, что, когда Марта сказала это, миссис Квест не осадила дочь, а начала спорить с ней о стоимости лекарств:
— Какая ерунда, дорогая, ты прекрасно знаешь, что они не могут стоить сотни фунтов стерлингов.
Она не сказала: «Твой отец очень болен», хотя мистер Квест был в самом деле болен — года три или четыре назад у него началась сахарная болезнь. И в связи с этим произошел эпизод, о котором ни Марта, ни миссис Квест не любили вспоминать. Как-то раз Марту, которая училась тогда в городе, вызвали из класса. В коридоре ее ждала миссис Квест. «У нас папа заболел!» — воскликнула она и, прочтя на лице Марты: «Ну и что же? Разве в этом есть что-нибудь новое?» — поспешно добавила: «Нет, он действительно болен. У него диабет, его надо отправить немедленно в больницу на исследование». Наступило продолжительное молчание, и наконец Марта, точно в бреду, пробормотала: «Я знала, что так будет». Не успели эти слова слететь с ее губ, как она виновато покраснела и поспешно бросилась к машине, где сидел отец. Обе женщины принялись ухаживать за ним, а мистер Квест, донельзя перепуганный, лишь выслушивал их успокоительные речи.
Всякий раз, когда Марта вспоминала эти свои слова, которые как будто только ждали подходящего случая, чтобы тотчас всплыть из недр ее сознания, ей становилось не по себе и она чувствовала себя очень виноватой. В глубине души она невольно думала: «Он хочет быть больным, ему нравится быть больным — теперь у него есть, по крайней мере, оправдание тому, что он ничего не достиг в жизни».
Больше того: в своих сокровенных мыслях она во всем винила мать.
Вся эта история с болезнью мистера Квеста породила столь неприязненные чувства между матерью и дочерью, что обе, как правило, старались не касаться щекотливой темы. Вот и теперь миссис Квест поспешно сказала, отходя от окна:
— Зачем ты расстраиваешь отца, он из-за тебя волнуется.
Голос у миссис Квест был низкий, тягучий.
