Время бежало быстро, устремляясь вперед, как это часто случается в те времена, когда в жизни человека наступают переломные моменты, которые потом, если оглянуться назад, представляются горами, рубежами, отделившими один этап от другого. Поскольку человек может заставить себя спать сколько угодно, Мэри большую часть дня проводила в грезах, словно бы подгоняя время, жадно его глотая. Пробуждаясь, она всякий раз с удовлетворением осознавала, что еще на несколько часов приблизила момент своего избавления. По сути дела, она практически не пробуждалась и даже двигалась словно бы в полусне, вся в мечтах и надежде, надежде столь сильной, что по истечении нескольких недель Мэри стала просыпаться с ощущением легкости и восторга, словно именно в тот день должно было произойти нечто чудесное.
Она наблюдала за возведением в долине сушильных сараев для табака так, словно они были кораблем, которому предстояло вернуть ее из изгнания. Сараи медленно приобретали надлежащий вид: сначала нечеткие кирпичные остовы, похожие на руины; потом поделенные внутри корпуса, словно составленные вместе пустые коробки, и, наконец, крыши из новой, сверкающей на солнце жести, над которой глицерином дрожал раскаленный воздух. За гребнем, вне поля зрения, возле пустых рытвин, пересекавших долину, была подготовлена для посадки почва. С началом дождей обезображенная эрозией низина должна была превратиться в поток. Тянулись месяцы, наступил октябрь. Несмотря на то, что наступления этого времени года, когда жара становилась самым беспощадным врагом, Мэри ждала с ужасом, на этот раз она перенесла ее довольно легко. Ей помогала надежда. Она сказала, что в этом году было не так жарко, а Дик озабоченно, даже недоверчиво посмотрев на жену, ответил, что и не помнит такого пекла. Он никогда не мог понять ее изменчивую натуру — зависимость от погоды: эмоциональное отношение Мэри к ней представля лось ему совершенно чуждым. Поскольку он смирился и с жарой, и с холодом, и с сушью, они не вызывали у него такой реакции. Он являлся их детищем и, в отличие от Мэри, не сопротивлялся им.
В этот год Мэри с восторгом встретила ощущение растущего напряжения в затянутом дымом воздухе — она ждала начала дождей: с ними в полях начнет подниматься табак. Она взяла манеру спрашивать с деланой небрежностью, которая все же не обманула Дика, об урожаях, собранных другими фермерами, и с горящими, полными ожидания глазами слушала лаконичные ответы о том, как один заработал за сезон десять тысяч фунтов, а другой полностью расплатился со всеми долгами. Когда же Дик, отказываясь верить в ее притворное равнодушие, напомнил жене, что у него построено только два сарая, а не пятнадцать и не двадцать, как у крупных землевладельцев, поэтому на тысячи фунтов даже в случае хорошего сезона она может не рассчитывать, Мэри просто отмахнулась. Сейчас ей было необходимо мечтать о немедленном успехе.
Пришли дожди, как это ни странно, точно тогда, когда их и ждали, и лили они до декабря. Зеленые ростки табака казались сильными и здоровыми, суля Мэри счастливое будущее. Она взяла за правило обходить поля с Диком — вид табачной поросли и мысли о том, как эти зеленые плоские листья обернутся чеком с многозначной суммой, доставляли Мэри удовольствие.
А потом началась засуха. Поначалу Дик не беспокоился: табак, прижившись, некоторое время может переносить жар и безводье. Однако день сменялся днем, в небесах клубились огромные тучи, а земля становилась все горячее и горячее. Прошло Рождество, потянулся январь. Дик сделался мрачным и раздражительным, а Мэри удивительно молчаливой. Потом как-то днем прошел небольшой ливень, который, проявив избирательность, оросил лишь одно поле, засаженное табаком. После этого снова воцарилась сушь. Долгие недели не было ни капли дождя. Наконец появились облака, сгустились в тучи, а потом небо опять расчистилось. Мэри с Диком стояли на веранде и наблюдали, как над холмами плывут облака. То там, то здесь на вельд опускалась пелена дождя, будто бы избегая полей Тёрнеров, тогда как другие фермеры несколько дней назад сказали, что им частично удалось спасти свои урожаи. Как-то начал моросить теплый, мелкий дождик: сверкающие на солнце капли падали на землю в сиянии радуги. Однако этого было слишком мало, чтобы напоить изможденную почву. Увянувшие табачные листья практически не воспряли к жизни. После этого снова установилась солнечная погода.
— Что ж, — сказал Дик, сморщившись от досады, — все равно уже слишком поздно.
Однако он еще надеялся на то, что табак с поля, на который пролился первый дождь, все же удастся спасти. К тому моменту, когда наконец дожди стали лить как полагается, большая часть посадок погибла, осталась только лишь незначительная их часть. Кое-где взошла кукуруза, однако в этом году им не удалось бы покрыть расходы. Все это тихим голосом и с самым несчастным выражением лица Дик объяснил жене. При этом Мэри заметила, что на его лице также написано облегчение: предприятие закончилось крахом не по его вине. Это было обычной неудачей, которая могла случиться с кем угодно, и Мэри не могла его за это винить.
Как-то вечером они обсудили сложившееся положение. Дик сказал, что подал заявку на новую ссуду, которая должна была спасти их от банкротства, и что на следующий год он не станет рассчитывать на табак. Он бы предпочел и вовсе им не заниматься, но согласен немного его посадить, если Мэри будет настаивать. Аналогичная неудача в следующем году будет означать для них неминуемое банкротство.
Мэри предприняла последнюю попытку уговорить мужа предпринять новую попытку в следующем году — ну не может сложиться так, что выпадут два засушливых сезона подряд. Даже у него, Иова Многострадального (она заставила себя назвать Дика этим прозвищем, выдавив из себя сочувственный смешок), не может такого случиться. Да и вообще, если уж одалживать, так одалживать. Верно? У них, считай, вообще долгов нет, по сравнению с некоторыми другими, набравшими многотысячные ссуды. Если им с Диком суждено провалиться, так пусть они провалятся с треском, предприняв серьезную попытку добиться успеха. Надо построить еще двенадцать сараев, засадить все табаком и поставить на карту все, предприняв последнюю попытку. А почему бы и нет? С чего им печься о совести, когда у других этой совести нет?
Однако Мэри увидела на лице Дика то самое выражение, которое замечала, когда умоляла поехать в отпуск восстановить пошатнувшееся здоровье. Это было выражение уныния и страха, служившее для нее ушатом холодной воды.
— Покуда можно, я не стану брать в долг ни единого пенни, — наконец сказал он. — Довольно.
Дик сделался непреклонным, Мэри оказалась не в состоянии уговорить его. А что будет в следующем году?
На это Дик сказал, что в следующем году, если все уродится хорошо, цены не упадут, а предприятие с табаком увенчается успехом, они могут отыграть то, что потеряли в прошлом. Может, заработают немного сверху. Кто знает? Не исключено, что к нему вернется удача. Однако, покуда он не выберется из долгов, он не станет рисковать всем и засаживать поля какой-то одной культурой.
— Правильно, — сказал он, посерев, — если мы обанкротимся, у нас заберут ферму.
На это Мэри ответила, зная, что ее слова сильно заденут Дика, что, если все это случится, она будет лишь рада, ведь в таком случае им придется наконец проявить решимость и заняться чем-то серьезным, чтобы не умереть с голоду. Настоящая же причина спокойствия Дика заключалась в том, что он всегда знал, что, даже оказавшись на грани банкротства, они всегда смогут жить, питаясь тем, что выращивают, а на мясо забивать собственный скот.
Кризисы, которые переживает человек, точно так же, как и кризисы целых народов, осознаются как таковые, только когда остаются в прошлом. Услышав жуткое словосочетание «следующий год» из уст борющегося за выживание фермера, Мэри ощутила приступ дурноты. Дело было не в том, что умерла надежда, позволявшая оставаться ей на плаву, надежда, которой она жила. Нет, Мэри просто поняла, что ее ждет впереди. Жизнь, которую она вела, находясь в полудреме, сосредоточившись на будущем, этим будущим для нее и стала. Словосочетание «следующий год» могло значить все что угодно. Оно могло означать еще одну неудачу. Оно наверняка означало не более чем частичное восстановление. Чудотворной передышки ждать было нечего. Ничего не изменится, все останется как и прежде.
Дик был удивлен, что жена практически не выказала разочарования. Он уже готовил себя к вспышкам дикой ярости и потокам слез. Сам он давно научился легко приспосабливаться к мыслям о «следующем годе» и в соответствии с ними строил свои планы. Поскольку со стороны Мэри вроде бы не наблюдалось отчаяния, он не стал искать его проявлений в дальнейшем, решив, что удар оказался не столь страшен, как он предполагал.
Однако результаты сильнейших потрясений проявляются медленно. Прошло еще некоторое время,
