руками сровнять с землей маленький домик, в котором он прожил столько лет. То, что теперь здесь станет командовать кто-то другой, кто-то другой начнет возделывать его землю и, быть может, погубит его труды, Тёрнеру казалось дикой несправедливостью.
Что же касается Мэри, то надо сказать, что Тони ее практически не видел. Она вызывала у него беспокойство, но, впрочем, у него не было лишнего времени, чтобы задуматься о странной, молчаливой, иссохшей женщине, которая, казалось, позабыла человеческую речь. Время от времени Мэри приходило в голову, что ей надо приложить ради Тони хоть какие-то усилия, и тогда она оживала, начиная вести себя нелепо и бестактно. Иногда она заговаривала с Тони с карикатурной бодростью, от которой ему становилось не по себе. Ее поведение не имело никакого отношения к тому, что она говорила. Иногда Мэри перебивала Дика, который медленно, терпеливо что-нибудь объяснял о плуге или больном быке, совершенно невпопад вставляя замечание о еде (которая Тони казалась тошнотворной) или о жаре в это время года. «Я так обожаю, когда начинаются дожди», — между делом замечала миссис Тёрнер, тихонько хихикая, и вдруг, уставившись в одну точку, погружалась в молчание. Тони начал подумывать, что она не совсем в своем уме. Впрочем, он понимал: и Мэри, и Дику пришлось несладко, да и вообще от столь долгого прозябания в одиночестве, наедине друг с другом, у любого человека появятся небольшие странности.
Пекло в доме было столь ужасающим, что Тони не понимал, как Мэри удается его выдерживать. В страну он приехал недавно и еще плохо переносил здешние температуры, однако был доволен, что проводит так мало времени в этой духовке с жестяной крышей, где воздух, казалось, сгущался, преобразуясь в пласты липкого жара. Несмотря на то что Тони не проявлял к Мэри большого интереса, ему все-таки пришло в голову, что она впервые за долгие годы уезжает в отпуск и, казалось бы, должна хоть как-то проявить радость. Но если она и готовилась к поездке, то Тони этого не замечал. Более того, Мэри даже и не упоминала о предстоящем отдыхе. Дик, впрочем, тоже предпочитал не говорить на эту тему.
Примерно за неделю до отъезда Дик за обедом спросил Мэри:
— Может, начнешь укладываться?
После того как муж повторил вопрос два раза, она кивнула, но не ответила.
— Тебе надо складываться, Мэри, — мягко произнес Дик тихим отчаявшимся голосом. Иначе он теперь к жене не обращался.
Однако когда они с Тони вернулись домой вечером, то обнаружилось, что Мэри ничего не сделала. После того как унесли грязную посуду, Дик взял коробки и начал паковать вещи сам. Увидев это, Мэри стала помогать, однако не прошло и получаса, как она вышла в спальню, где уселась с отсутствующим видом на диван.
— Тяжелейшее нервное расстройство, — поставил диагноз Тони, который как раз собирался лечь спать. Он относился к тому типу людей, которым становится легче, когда они облекают образы и ощущения в слова: сейчас его фраза служила оправданием Мэри, защищавшим ее от любых нападок. «Тяжелейшее нервное расстройство» могло случиться у всякого, в той или иной степени им страдал каждый человек.
Следующим вечером Дик продолжил паковаться. Он трудился, пока не закончил.
— Купи себе ткани и сшей новое платье, — неуверенно сказал он, поскольку, укладывая вещи Мэри, вдруг понял, что ей в буквальном смысле слова «нечего надеть».
Мэри кивнула и достала из ящика отрез хлопчатобумажной материи, украшенной цветочным узором, оставшийся среди других товаров после закрытия магазина. Она заработала ножницами, а потом, склонившись над тканью, вдруг застыла. Мэри оставалась неподвижной, покуда Дик не дотронулся до ее плеча, после чего поднял жену и отвел в спальню. Тони, оказавшийся свидетелем произошедшего, старался не смотреть на Дика. Молодому человеку было очень жаль их обоих. Ему очень нравился Дик, и это чувство было искренним. Что же касается Мэри — то, несмотря на сочувствие, что можно сказать о женщине, которая не в себе?
— Работа для психолога, — произнес Тони, стараясь себя успокоить.
В этом смысле и самому Дику не помешала бы помощь. Бедняга сильно сдал, он постоянно трясся, а лицом настолько осунулся, что под кожей проступили кости. Ему вообще был противопоказан физический труд, однако весь день, от первой минуты до последней, покуда было светло, он упорно проводил в полях, позволяя себе вернуться домой только с закатом. Тони приходилось буквально силком уводить его, теперь он играл роль чуть ли не медбрата. Постепенно он стал ловить себя на том, что с нетерпением ждет отъезда Тёрнеров.
За три дня до этого события, во второй половине дня, Тони отпросился с работы, посетовав на плохое самочувствие. Наверное, перегрелся на солнце — у него сильно болела голова, глаза резало, и вообще всего мутило. На обед он не пошел, а вместо этого улегся у себя в хижине, в которой, несмотря на то что было довольно жарко, по сравнению с температурой внутри дома царила прохлада. В четыре часа Тони пробудился от беспокойного, напоенного болью сна и обнаружил, что страшно хочет пить. Старая бутылка из-под виски, в которой Тони обычно держал питьевую воду, оказалась пуста, поскольку он забыл ее наполнить. Пришлось выйти в желтое марево и отправиться за водой в дом. Дверь, выходившая на задний двор, была открыта, и Тони зашел внутрь, стараясь ступать неслышно, поскольку опасался разбудить Мэри, которая, как ему сказали, ложилась днем спать. Взяв со стойки стакан, Тони тщательно его вытер и направился в гостиную, где собирался набрать воды. Глазурованный глиняный фильтр стоял на полке, игравшей роль буфета. Тони поднял крышку и заглянул внутрь: колпак фильтра был скользким от желтой грязи, однако вода из крана шла чистая, хотя и теплая и затхлая на вкус. Он выпил один стакан, затем другой, наполнил бутыль и повернулся, собравшись выйти. Занавеска, отделявшая гостиную от спальни, была отдернута в сторону, поэтому Тони открывалось то, что происходило в соседней комнате. От удивления молодой человек застыл на месте. Мэри сидела перед висевшим на стене квадратным зеркалом на перевернутом ящике из-под свечей. Она была в кричащей розовой нижней юбке, из блузки резко выдавались костлявые плечи, обтянутые желтой кожей. За ее спиной стоял Мозес. Тони увидел, как Мэри поднялась, выставив руки, а Мозес сзади накинул на нее платье. Снова опустившись на ящик, она обеими руками отбросила назад волосы жестом прекрасной женщины, восхищающейся собственной красотой. Мозес застегивал ей платье, а она смотрелась в зеркало. В движениях Мозеса чувствовались снисходительность и привязанность. Справившись со всеми пуговицами, он сделал шаг назад и стал смотреть, как хозяйка расчесывает волосы.
— Спасибо, Мозес, — громко и повелительно произнесла она, после чего, повернувшись к нему, добавила: — Теперь тебе лучше уйти. Вот-вот вернется хозяин.
Туземец вышел из комнаты. Увидев белого, который, застыв на месте, с недоверием смотрел на него, Мозес на миг замер, а потом неслышно прошел мимо, не произнеся ни слова, но при этом зло посмотрев на Тони. Злоба во взгляде африканца была столь дикой, что Марстона на мгновение охватил испуг.
Когда туземец ушел, англичанин опустился на стул, вытер лицо, которое все еще было мокрым от пота, и потряс головой, чтобы в ней прояснилось. Мысли мешались, противоречили друг другу. Он уже прожил в стране достаточно, чтобы испытать состояние шока, и в то же время его «прогрессивности» чрезмерно льстило данное свидетельство лицемерия правящего класса, состоящего из белых. Именно лицемерие — поскольку в стране, где у туземок в обилии появляются дети-мулаты всякий раз, когда неподалеку поселяется одинокий белый мужчина, — в первую очередь потрясло Марстона после приезда. Впрочем, он прочел немало работ по психологии, чтобы осознавать наличие сексуального аспекта расовой дискриминации, одна из основ которого — зависть белого человека, считающего, что черные превосходят их в половой мощи, поэтому Тони удивило и насторожило, что белая женщина с такой легкостью преодолела этот барьер. Впрочем, как-то раз молодому англичанину встретился доктор, много лет проработавший в сельской местности, который заявил, что Тони бы удивился, узнав, сколь много белых женщин вступают в связи с черными. В тот раз Марстон поразился, несмотря на всю свою «прогрессивность»: ему показалось, что подобное поведение мало чем отличается от связей с животными.
Все эти мысли вылетели у Тони из головы, и он просто остался перед фактом: миссис Тёрнер, несчастная женщина, которая была несколько «не в себе» и, совершенно очевидно, находилась на последней стадии нервного истощения, в данный момент как раз выходила из спальни, а одна ее рука все еще была поднесена к волосам. И тут, при виде ее веселого невинного лица, пусть даже от этой веселости и веяло слегка слабоумием, Тони понял, что все его подозрения — сущая нелепица.
Заметив молодого человека, Мэри остановилась как вкопанная и со страхом воззрилась на него. Потом выражение муки исчезло с ее лица, и оно стало пустым и равнодушным. Тони не мог понять, в чем причина
