— Ничего. — Джессика поспешно отняла руку и отошла в сторону.
— Вы… Джессика, ты пришла мне что-то сказать?
— Нет.
— Тогда зачем?
— Я просто… — Она покосилась на Селин. — Потом поговорим. Что сказал президент? Он вызывал вас из-за драки?
— Президент? — Филипп тоже покосился на Селин. — Да, из-за драки. Сеймур просто… Впрочем, это неинтересно, Лучше я потом тебе расскажу.
Оба замолчали, глядя себе под ноги. Селин тихо развернулась и ушла прочь.
14
На город опускались сумерки. Красное солнце падало за силуэты небоскребов, играло последними бликами на зеркальной поверхности столика кафе. Филипп и Джессика молча смотрели в окно, каждый — в свою половину, внимательно наблюдая, как улица наводняется вечерней толпой. Февральский вечер, в котором уже чувствовалось первое дуновение весны, сдавал свои позиции: наступала ночь.
— Может, прогуляемся? Поговорим? — буднично спросил Филипп, словно они были близкие родственники и у них было принято каждый вечер прогуливаться и разговаривать.
— Да, поздно уже. Спать хочется.
— Такси?
— Нет, я не об этом, — улыбнулась Джессика. — Как раз прогуляться нужно. Я имела в виду, что спать хочется и не мешает последний раз перед сном дохнуть свежего воздуха.
— Тогда — вперед.
Филипп натянуто улыбнулся, зачем-то кивнул ей и принялся надевать пальто. В его смущенном лице, сдержанных движениях и напряженном взгляде чувствовалось что-то важное. Какая-то решимость.
Самым краешком сердца Джессика догадалась, чего именно касается эта решимость, но запретила себе даже думать об этом. И радоваться раньше времени.
— Ты проводишь меня? — просто сказала она, выходя из дверей на улицу.
— Конечно.
— А Селин не будет волноваться?
— Не будет. Она живет с Сеймуром. — Он непроизвольно вздохнул.
— Прости.
— Ничего. Я уже привык.
Филипп покосился на нее. Он еще не решил, как относиться к этой новой причуде Джессики — внимательной заботе о душевном состоянии соперницы. С одной стороны, кажется, за этим не стоит ничего плохого: она вполне искренне полагает, что если мужчину ждет дома одна девушка, то ему негоже гулять весь вечер с другой. А с другой стороны, может быть, Джессика празднует свою победу и всего лишь демонстрирует человеческое сострадание?
Но как она может праздновать победу, как она может знать, что он уже решил? Ведь он так и не сказал сегодня. За три часа бессмысленного сидения в кафе так и не нашел подходящего повода перевести разговор на эту тему. Он запросто может и сейчас испугаться. И тогда…
Филипп остановился и решительно выдохнул, глядя себе под ноги:
— Джессика!
— А пойдем через парк? — Она не слышала его и тянула за руку вперед. — Там тихо, хотя и холодно. И можно срезать путь.
— Через парк? — Филипп смотрел на нее во все глаза. — Но как же так?
— Что как же так?
— Н-ничего. Пойдем.
Они направились к парку, держась за руки.
Филипп не чувствовал земли под ногами. Джессика — тоже. С неба начал сыпать мелкий, едва заметный снежок, словно серебристая тропинка стелилась к ним от самых звезд. Снег оседал на рукаве коричневого пальто Джессики и на его собственном, черном…
Он шагал, а в голове гулко отдавалось в такт шагам, повторяясь и нарастая: «Я тебя люблю. Я тебя люблю. Я тебя люблю». Филипп запрокинул голову:
— Снег?
Джессика тоже посмотрела вверх:
— Кажется, да. Ой. А откуда?
На ясном, чуть сиреневатом небосводе не было ни облачка. Чистое, по-весеннему ровное небо хранило краски заката, лишь несколько ярких звезд зажглись в его глубине.
— Правда, откуда он?
А снег все шел, становясь гуще и ощутимее, ложился им на лица и на асфальт под ногами.
— Просто скоро весна, — робко начала Джессика. — Поэтому…
— Просто само небо решило нас благословить.
— Что?
Филипп остановил ее, развернув к себе:
— Я тебя люблю.
Это вырвалось нечаянно. Просто потому, что звенело в голове. Это не он сказал. Это кто-то другой, потому что он…
— Я тебя люблю, — повторил Филипп, ужасаясь собственной решимости и глупости.
Она молчала.
— Я. Тебя. Люблю. Навсегда.
Джессика смотрела во все глаза. Несколько секунд длились вечно. Снег валил на них огромными хлопьями с абсолютно чистого неба, планета сдвинулась со своей оси ровно на градус, а границы пространств внезапно смешались… Всего на один миг.
Это был момент Истины. Филипп ясно прочувствовал его.
А потом Джессика закрыла лицо руками и, всхлипнув прижалась к нему.
Наверное, прошла еще одна вечность, потому что, когда он отнял ее голову от своего плеча, вокруг уже не было людей, и, кажется, была ночь. А может, утро?
Что-то безграничное: сиреневое, вишневое, ярко-салатовое, оранжевое и пронзительно-синее взрывалось у него в глазах, когда наконец он осмелился поцеловать ее. Он делал это с десяток раз и раньше, но еще никогда поцелуй Джессики не оставлял на губах такого блаженства — сильного- пресильного, от которого можно сойти с ума и умереть.
И тогда Филипп впервые почувствовал, как хорошо и спокойно на душе рядом с этой девушкой. И еще он понял, что не солгал, когда сказал, что любит и что это навсегда.
Нет, им не захотелось сегодня устраивать ночь любви. Они попрощались возле ее дома, робко, даже неловко поцеловавшись, словно школьники после первого свидания. Джессика убежала, пряча счастливое лицо, а он вдруг вспомнил точно такой же вечер, только давно (кажется, это было в прошлой жизни), когда он вот так же проводил ее, а потом шел по улицам, чувствуя, как за спиной распускаются крылья… Только сегодня крылья были настоящие. И еще он знал: это ликование в душе не пройдет. Не пройдет до самой свадьбы. И после.
— Вот черт! — Он с притворной досадой хлопнул себя по карману. — Я же про свадьбу забыл сказать!
И, осененный идиотской счастливой улыбкой, пошел дальше, не разбирая дороги.
Все последние дни он только о ней и думал, о Джессике. Все последние дни, а вернее ночи, гуляя по беспокойным улицам Нью-Йорка, он тысячи раз проигрывал в голове этот разговор: свое признание и ее ответ. Все последние дни Селин не приходила домой ночевать…
Нет, это не стало очередным наваждением. Это не каприз заевшегося европейского буржуа,
