— Моргенлендер, — ответил я.
Они переглянулись.
— Это серьезно, — произнес Номер Два с уважением в голосе.
Он вернул мне карту: я ответил как надо.
— Черт, — добавил Номер Один. — Последнего из его отребья уже несколько лет как вытурили.
Я убрал карточку в карман и помалкивал. Неожиданно я оказался у них на хорошем счету. Бедняга Моргенлендер. У меня сделалось погано на душе, чего я не ожидал. Я мог бы и не удивляться: дни Моргенлендера были сочтены уже шесть лет назад. Наверное, какая-то оптимистическая часть меня надеялась, что он выживет.
— О’кей, — заявил Номер Два. — Смотри, не потрать все деньги на воспоминания. Ты еще молод. Найди себе работу.
Я поблагодарил их и попрощался. Они пошли к своей машине, а я поднял стекло и уехал.
Я подумал о Корнфельде и решил, что вовсе не прочь взять реванш. На этот раз мне было терять куда меньше. По меньшей мере я задолжал парню хороший удар под дых, и если его живот за шесть лет сделался мягче, что ж, тем лучше.
Да, Корнфельд занимал видное место в моей воображаемой книжке старых долгов, но доктор Тестафер шел первым. Мне нужна была помощь Гровера, добровольная или нет, в восстановлении некоторых недостающих звеньев. Я нашел его улицу и остановил машину у ворот. Место навевало воспоминания. Я нюхал здесь зелье три дня или шесть лет назад — смотря как считать, — и мой нос прямо- таки зудел при воспоминании об этом. Я постарался выкинуть порошок из головы, но это было нелегко. Воспоминание было как чертик в табакерке: оно выпрыгивало при малейшем прикосновении.
Дом почти не изменился — я имею в виду, его основная часть. Пристройка справа имела нежилой вид. Наверное, Тестафер не заводил больше овец после Дульчи. Я позвонил, и Тестафер отворил дверь.
Он и раньше казался мне старым, так что шесть лет мало что изменили. Лицо его оставалось красным, словно он поднимался бегом по лестнице, и в волосах добавилось седины, и все же он сохранился неплохо, очень даже неплохо. Последний раз, когда я видел его, он прятался между машинами, пригибаясь от пуль, — рыба без воды. В дверях своего дома он имел куда более уютный вид.
— Привет, Гровер, — сказал я.
Он слепо посмотрел на меня.
Неожиданно я ощутил приступ гнева. Он разыгрывал со мною Пэнси.
— Пошел внутрь, — рыкнул я и подтолкнул его в грудь.
Мы вошли, и я закрыл дверь.
— Достань память.
Его седые брови поднялись.
— Ступай!
Я подтолкнул его дальше, и он послушно пошел в гостиную. Весь его чертов дом насквозь провонял… Мне захотелось ударить его, но Тестафер был слишком стар, чтобы бить его, поэтому я взмахнул рукой над столом, уставленным стеклянными и фарфоровыми безделушками, и они разлетелись тысячью осколков на полу. Тестафер так и пятился от меня, пока не упал на диван. Я повернулся, чтобы опрокинуть полку со старыми журналами, но она исчезла.
— Где твоя память? Доставай.
Дверь из кухни открылась, и в гостиную вошел парень со стаканами в руках. Джин и тоник со льдом, если верить памяти Пэнси. Он был примерно одного возраста с Тестафером, но настолько же худой и бледный, насколько тот толстый и красный. Мне не понадобилось много времени, чтобы сообразить: Тестафер завел дружка. Ничего удивительного. Должно быть, выйдя на пенсию, он не смог отделаться от привычки держать в руках чьи-то пенисы. Странно, но это я понять мог.
Я шагнул к нему и взял стаканы.
— Погуляйте, — сказал я ему.
Парень отдал стаканы, словно наполнял их для меня. Гровер заговорил, хотя у него получился только шепот.
— Ступай, Дэвид. Со мной все в порядке.
Дэвид безропотно пошел к двери, хрустя по осколкам, и исчез. Гровер переключился с овцы, ходившей как человек, на человека, ходящего как овца.
Когда я повернулся к нему, он уже достал память и держал в руке шнур от микрофона. Я быстро научился узнавать эту штуку. Он посмотрел на меня с отчаянием в глазах, и на короткое мгновение мой гнев испарился, и мне стало жаль его. Но только на мгновение.
— Меткалф, — произнес я.
Он знал, что мне нужно, и произнес мое имя в микрофон. Ответный голос его звучал тихо и ровно, словно он потратил много времени, надиктовывая эту позицию.
— Детектив, — услышал я. — Опасный, импульсивный человек. Мейнард имел неосторожность впутать его, и он не отпускал хватки. Двойник-антипод Денни Фонеблюма. Присутствие чрезвычайно нежелательно.
Тестафер безучастно смотрел на меня, пока машина вещала его голосом. Я улыбнулся. Мне даже понравилось по-своему это описание. Приятно все же видеть следы своей работы. Я протянул Тестаферу один из стаканов, и он нервно присосался к нему в ожидании, пока машина выговорится.
— Это очень старое воспоминание, — тихо сказал он, и глаза его наполнились страхом.
Я искал в них хоть проблеск враждебности или вины, но не нашел.
— Все в порядке, — утешил я его. — Вполне точно.
Он не понял, а если понял, то напугался еще больше. Так или иначе, эффект был налицо: он сидел, глядя на меня с ужасом, словно ребенок, которому показали буку. Я сел в кресло напротив и отхлебнул из стакана. Все верно, джин и тоник. Гнев мой стихал, да и питье было отменное. Я не старался подогревать гнев. Кой черт злиться на парня, который не помнит, о чем речь? Прошлое давило мне на плечи непосильным грузом — только я один настолько глуп, чтобы тащить его, — и я подумал, не пора ли сбросить его к черту. Тестафер являл собой очень соблазнительный пример для подражания. На секунду я позавидовал ему и чуть не полез в карман за конвертом.
На секунду. Потом я сообразил, что думаю, сделал глубокий вдох, поставил стакан на пол, вытер губы, чтобы и следа алкоголя на них не осталось, и выкинул порошок из головы. Я старательно сжал кулаки своего гнева, поднялся, шагнул вперед и схватил память Тестафера. Провод от микрофона вытянулся между нами. Тестафер уставился на меня, широко открыв глаза и рот. Вот теперь я был зол, и мне хотелось, чтобы он тоже это почувствовал. Я надеялся, он ощутит себя более уязвимым, увидев свою память у меня в руке.
— Овца Дульчи, — произнес я сквозь зубы.
В его глазах обозначился первый проблеск чего-то, кроме кромешного страха.
— Говори.
Он повторил имя.
— Твоя давнишняя компаньонка, — послышался голос из памяти. — Ее жизнь трагически оборвалась. Убийство осталось нераскрытым.
— Ложь! — сказал я. — В убийстве овцы обвинили Ортона Энгьюина.
Тестаферу было совсем худо. Рука с микрофоном тряслась.
— Энгьюина обвиняли только в убийстве Мейнарда, — сказал он.
— Кто убил овцу?
Он зажмурился.
— Кто убил овцу? — повторил я.
Он наклонился и прижал губы к микрофону. С закрытыми глазами он, словно молитву, повторил вопрос:
— Кто убил овцу?
— Убийство осталось нераскрытым, — ответила память.
— Убийство осталось нераскрытым, — повторил он мне, так и не открывая глаз.
