вспомнила, что нужно поздороваться. – Привет.
– Добрый день!.. Хм… Я не помешала?..
– Нет-нет. Я всего лишь рассеянно взбиваю свои целлюлитные жирности.
Кейт сняла очки, повесила полотенце на крючок и ступила под душ на зеленый коврик.
– Ну… и как ты?
Я пожала намыленными плечами.
– Нехорошо. Я беру в прокате мелодрамы и реву вечерами напролет.
– Ну, тогда ты точно больна.
– В общем, я столько раз старалась совершить самоубийство, что чуть действительно себя не убила.
– Наверное, постоянное посещение спортивного зала тоже один из способов загнать себя до смерти. – Кейт отвернула кран и встала под ржавый душ. – По крайней мере, теперь ты можешь совершить самоубийство голой.
Кейт выдавила на руку травяной шампунь, и пластиковая бутылка пукнула. Я наблюдала, как она намыливает волосы, пока они не стали напоминать безе, и выпалила:
– То, что ты тогда сказала в больнице… Так это все правда. Моя проблема в том, что всю свою жизнь я была страшно легкомысленной – ходячее ток-шоу, где я выступаю в роли и ведущего, и гостей.
Кейт близоруко смотрела на меня.
– Может, хватит себя поносить, дуреха ты шерстяная? Что нам-то тогда останется делать?
– У тебя есть все основания меня ненавидеть, – продолжала я. – Я пользовалась твоим расположением на работе. Лгала. Подкинула тебе на стол крем для удаления лобковых волос. А иметь двух возлюбленных одновременно… Боже мой! Я вела себя как мужчина. И не самый порядочный мужчина к тому же. А неандерталец. Я…
Кейт резко подняла руку.
– Ты думаешь, у тебя авторские права на ненависть к самой себе? Да, я носила искусственные ресницы. Причем на людях, черт возьми…
– Ну, ты… немного изменилась, – сказала я тактично.
– Но теперь я изменилась в обратную сторону… по правде говоря, – признала она, подняв руку и показав мне обнадеживающе волосатую подмышку. – Я немного подустала от всего этого чертова оптимизма. Жизнерадостные люди недооценивают сложность возникающих проблем. Ты знаешь, Эйнштейн говорил, что в тот день, когда ему пришла в голову теория относительности, он был в плохом настроении.
– Хорошо, что ты вернулась, Кейт. Голые и мыльные, мы осторожно обнялись.
– Вообще-то это всегда была твоя жизнь. Просто я держала ее тепленькой для тебя…
– Так как поживает Джулиан?
Мы оторвались друг от друга после восстанавливающих дружбу объятий.
– Я только что собиралась спросить у тебя!
– У меня? – воскликнула я. – Я в режиме ожидания… в смысле мужчин… Но вы-то снова вместе, верно?
– Нет, слава богу. Теперь я уж точно поклялась ничего общего не иметь с мужчинами. Я все еще ищу мужчину, который мог бы доставить мне столько же удовольствия, сколько поедание крем-брюле.
Эти сведения поразили меня до глубины души.
– Так ты не выходишь за него замуж?
– Я? Я думала, ты выходишь за него замуж?
– Последний раз я видела его в больнице.
– И я тоже, – Мы выключили краны с водой – водопровод вздохнул, как астматик, – и в полном неверии уставились друг на друга. – По крайне мере, он был честен, объективен и, мать его, признал, что действовал несправедливо и беззаконно, – сказала она в стиле Джулиана.
Я вытерлась полотенцем, переваривая эти новости.
– Лично я довольна, – блефовала я. – Это такое облегчение, что у меня сейчас нет никаких отношений. Я просыпаюсь каждое утро и чуть ли не… хлопаю в ладоши от радости.
– Я тоже, – угрюмо согласилась Кейт, натягивая свою типичную огнестойкую одежду.
Мы осмотрели друг друга с вялым воодушевлением, словно пара старых чучел.
Час в пицца-баре на площади Лестер-сквер, где за каких-то три фунта можно есть все, что хочешь, – и наша любовь к человечеству, не говоря уже о любви друг к другу, была в некоторой степени восстановлена. Конечно, неплохо было бы встретить настоящую любовь, но, по крайней мере, заверили мы себя, у нее всегда буду я, а у меня всегда будет она. При этом в воздухе повис вопрос, размером с дирижабль: если ни одна из нас не собиралась выходить замуж за Джулиана, тогда, черт возьми, на ком же он женился?
– Вивиан, – предположила Кейт, разделываясь уже с третьим куском пиццы. – Точно, это Вивиан. Понимаешь, в смысле благочестия эта сучка занимает промежуточную позицию между Флоренс Найтингейл и матерью Терезой.
– Не может быть! – завопила я. – Она же носит юбку-брюки!
– Но разве Джулиан не говорит постоянно, что она само совершенство? И разве она не уязвима сейчас? И нуждается в защите? И выступает в роли жертвы, которую мучает ее изверг-муж?
– Кейт, эта женщина покупает контрацептивы в магазине хирургических принадлежностей!
– Подумай об этом! Оба юристы, оба любят семью. Боже милостивый! Возможно, она уже ждет ребенка…
– Ждет ребенка? Откуда? – прервала я цинично.
– Оба они домоседы. Любят готовить. Да пока мы тут с тобой точим лясы они наверняка воркуют друг с другом где-нибудь в отделе бытовой техники универмага «Джон Льюис». Ты же понимаешь, в каком Джулиан отчаянии, черт подери, он только и мечтает о кольцах и брачных узах… – Она помахала в воздухе пальцем, на котором должно было быть обручальное кольцо. – Надо бы это выведать!
Кейт, как боец-диверсант, перечислила предметы, необходимые для проведения этой операции: микрофон такой мощности, что можно услышать, как споры плесени размножаются на сухариках в его салате, и фотоаппарат с таким объективом, что можно сфотографировать налет на его зубах. Я же нашла более простой способ и позвонила ему в офис. Секретарша ответила, что в час дня он встречается с мисс де Кок в отделе свадебных нарядов универмага «Хэрродс». Нельзя было терять ни минуты. Вивиан уже взяла девичью фамилию. Мы поймали такси, и в ближайшие полчаса моя жизнь окончательно превратилась в мелодраму.
– Бекки! Кейт! Привет, куколки! – пронзительно, на три тональности выше колоратурного сопрано, завизжала Анушка. – Послушай, Бек! Спасибо, что помогла мне тогда, – запинаясь, произнесла она. – Я сделаю то же самое… если ты когда-нибудь засунешь тампоны в ноздри своему мужу и он задохнется…
– Привет! – Я обняла ее, но она чуть отстранилась. – Твоя служанка сказала, что ты за городом? – начала я.
– Ну да, я уже вернулась… – Усевшись, она положила одну гладко выбритую ногу на другую, потом поменяла их местами – и так несколько раз, пока они не заплелись в косичку.
– Я знаю. На свадьбу твоей сестры…
– А… – Она нервно потрогала слипшиеся от туши ресницы. – Вы знаете о свадьбе? – Ее взгляд тревожно блуждал – она поглядывала на эскалатор. На лице была нервная улыбка, такая усмешка предшествует заявлениям вроде «простите, я не виновата».
– Так ты поэтому нас избегала? – настаивала я. – Из-за Вивиан и Джулиана?
Она не успела ответить – в примерочную с длиннющим платьем из поскрипывающего атласа вошла продавщица. На лице ее не было видно глаз – только рот, расплывшийся в улыбке, как у продавца подержанных машин.
– Мисс де Кок, или правильнее сказать, миссис Блейк-Бовингтон-Смит? Ваше свадебное платье!
Катастрофа – это печь, в которой, приобретая новую форму, плавятся и деформируются личности. Я медленно повернулась, чтобы посмотреть в лицо своей подруге – выражение ее лица стало таким жестким, а глаза такими холодными, что она выглядела совершенно незнакомым мне человеком.
– Но… она… ты же… – комната опрокинулась. – Эта женщина уже замужем! – информировала я
