жалею. Вдруг впервые за все время до меня доходит, что я ненавижу его. Я ненавижу, как он разделяет волосы на пробор. Ненавижу волосы у него в ушах. Ненавижу его такой ценный для Би-Би-Си голос. Ненавижу его шрам от аппендицита. А больше всего я ненавижу его проклятые каламбуры.
– Видите, что случилось? – торжествующе говорит Иоланда акушерке, пытающейся взять меня за другую руку. – Видите, что случается, когда вы пихаете в них всякую дрянь?
Эту женщину толкают? Да, и волокут. За волосы. По улице. Я стенающая женщина. Потому что бьюсь головой о непробиваемую стену. Черт! Его следовало бы упрятать в тюрьму для каламбурщиков. Я бы подыскала сокамерника под стать ему. Я все это говорю или думаю? О Боже! Я двигаюсь от худого к наихудшему. От кушетки к акушерке. Кто там? Друг или врач с клизмой? Чем все это кончится? Это была родовая ошибка. Естественные роды – это миф. А миф – это моль. Пенис – это управляемая боеголовка. Жаль, что я не отрезала его «орудие». Узнал бы, что значит быть евнухом.
Я почти успела одеться, прежде чем меня поднял на руки санитар. Иоланда подкладывает мне под спину подушки. Акушерка раздвигает мои ноги. Сестра измеряет мне давление. Доктор в зеленой маске, в перчатках роется у меня между ног. Я неожиданно вспоминаю, что, по идее, должна влюбиться в своего врача. Я все искала возможности назначить ему свидание, но подходящий момент, кажется, никогда не наступит.
– Отойдите, – приказывает он Иоланде.
– До чего же я люблю древние времена, – бурчит она, пытаясь локтем отпихнуть его. – К примеру, тысяча семисотый год до нашей эры. Если врач совершал оплошность, ему отрубали руку.
Я краем глаза вижу, что врач стучит пальцем по виску.
– Слабая мышца, – безапелляционно заявляет он.
Теперь я узнала его. Это Чертов Доктор с Харли-стрит. Если бы у меня были силы, я бы сказала доктору Этрингтон-Стоппфорду, феминистконенавистнику, что нам далеко до равноправия, если некомпетентных женщин назначают на очень ответственные посты. Например, на должность «акушера-консультанта». Начинаю жалеть, что не захватила с собой какое-нибудь легкое чтиво. Такое, чтобы книжку можно было узнать по обложке. Скажем, «Преступная небрежность врача. Вы тоже вправе подать иск».
Между моих ног появляется Иоланда. У нее в руках зеркало. Я вижу отражение своего лица. Я измождена и бледна, как заложники воздушных террористов после пяти дней голода, жажды и постоянного страха. Я ведь тоже заложница. Мне назначен прием у врача, и отменить его невозможно. Он состоится на этом родильном столе.
Монитор с движущимися по бумажной ленте самописцами напоминает детектор лжи. Я так много лгала! О том, что хочу ребенка, хотя на самом деле не хочу. О том, что буду хорошей матерью, хотя никогда не стану таковой. О том, что все еще люблю человека, который оказался самым настоящим акульим дерьмом.
– Пора, лапушка, – слышу я голос акушерки, – тужиться.
Телесные брюки-клеш и усиливающееся безумие
Для австралийки, находящейся в двенадцати тысячах миль от дома, брошенной своим возлюбленным, с заканчивающейся визой, без крыши над головой и без денег оказаться беременной в Лондоне так же весело, как фазану сесть на поле в сезон охоты.
К концу шестого месяца тело Мэдди мутировало сильнее, чем Джекил и Хайд. Соблюдайте осторожность! Опасный мутант на свободе! Она серьезно подумывала о том, чтобы поступить в труппу Московского государственного цирка. У нее был огромный, будто накачанный велосипедным насосом живот. Ее щиколотки отекли, и создавалось впечатление, что на ней надеты клеши телесного цвета. Серебристые растяжки опутывали ее тело, как спущенные петли на чулках. Разбухшая грудь, упрятанная в прочный, как лента промышленного конвейера, бюстгальтер с армированными чашками, перевешивала то на одну сторону, то на другую, лишая Мэдди устойчивости. А живот постоянно тянул ее вперед, да так, что она едва не тыкалась носом в тарелку. Когда люди спрашивали ее, почему она всегда одета в черное, Мэдди отвечала, что носит траур по собственному телу.
Если сравнивать изменения, произошедшие с ее телом и мозгами, то можно было с полной уверенностью утверждать, что тела трансформации не коснулись. Любая мелочь вызывала у нее слезы. И мелодрамы со счастливым концом. И мелодрамы с плохим концом. И претендующие на художественность французские фильмы вообще без конца. Пора было посмотреть фактам в лицо. Ее мозги действительно высохли. Симптомы? Она начала считать «Соседей»[61] программой, стимулирующей работу мысли.
Но если ее мозги еще действуют, то у ребенка уж точно нет. Мэдди убедила себя в том, что давно уже сплющила его череп колготками «с утягивающим эффектом», которые надевала в надежде скрыть свою беременность от потенциального работодателя.
Пока Мэдди, втягивая в себя живот, бродила по улицам в поисках работы, Джиллиан продолжала свою своеобразную профессиональную деятельность. Мисс Касселлс сначала воспротивилась тому, чтобы Мэдди переехала к ней в Фулэм. Интенсивность ее охоты за мужем достигла качественно нового уровня. Эта женщина использовала все, кроме сетей и пистолета с транквилизатором. Недавно ей удалось заарканить мужчину по имени Морис, бесспорного короля монофибрового наращивания волос. Он был крупным воротилой в области париков и накладок. И ужасно богатым, с благоговейным трепетом рассказывала Джиллиан. Сто двадцать рабочих несколько раз в неделю прочищают туалеты в его особняке и следят за тем, чтобы не полопались водяные трубы от этих неожиданных холодов. Бедняга был опьянен сексом. Следовательно, Джиллиан оставалась непреклонной.
– Пока он не сделает предложение, – поклялась она, – моих бедер ему не видать.
– Давай я поживу у тебя, пока ты не окольцуешь его, – взмолилась Мэдди в тот день, когда отказалась от аборта.
– Те, кто гостит в доме, как рыбы, – заявила Джиллиан в телефон, – дохнут через двадцать четыре часа.
– Пожалуйста, Джилл. – Мэдди стояла в пропахшей мочой телефонной будке на Кингс-Кросс и наблюдала, как тощий панк пожирает найденный в мусорном баке бургер.
– Я не желаю жить с другой женщиной. Я ненавижу, когда месячные начинаются одновременно.
Когда Мэдди обратила внимание подруги на то, что в ближайшее время при ее состоянии подобная проблема возникнуть не может, Джиллиан наконец-то открыла истинную причину своего отказа. Она
