печати и потому новую версию на старые темы оставил без внимания. Но на травлю в еврейских газетах Деникин решил реагировать.
«Я узнал, что в вашей газете помещена статья, воздвигающая на меня необоснованные и оскорбительные обвинения», - писал он в редакцию как «Морген журнал», так и в редакцию «Форвертс». Сообщаю вам:
1) Никаких «тайных» задач у меня не было и нет. Всю жизнь я работал и работаю на пользу русского дела - когда-то оружием, ныне словом и пером - совершенно открыто.
2) В течение последних 25 лет я выступал против пангерманизма, потом против гитлеризма в целом ряде моих книг и брошюр, на публичных собраниях в разных странах, в пяти европейских столицах. Книги мои попали в число запрещенных и были изъяты гестапо из магазинов и библиотек. Пять лет немецкой оккупации я прожил в глухой французской деревне под надзором немецкой комендатуры, не переставая все же распространять противонемецкие воззвания среди соотечественников.
Эта моя позиция, равно как и несправедливость обвинения меня газетой в «черносотенстве», известна всей русской эмиграции. К сожалению, неизвестна редакции вашей газеты».
Касаясь обвинения в погромах, А. И. Деникин писал, что «волна антисемитских настроений пронеслась по югу России задолго до вступления белых армий в «черту еврейской оседлости», что «командование принимало меры против еврейских погромов» и что «если бы этого не было, то судьба еврейства южной России была бы несравненно трагичнее».
После встречи в Мимизан с русскими военнопленными Деникина волновала их судьба. Личное общение с ними открыло ему ту глубокую драму, которую переживали в душе своей эти люди. Теперь же его мучила мысль, что в оккупированной союзниками Германии и Италии сидят в лагерях сотни тысяч человек, что им грозит выдача советской власти, которая с необыкновенным, зловещим упорством добивается этой репатриации. «Знала ли история, - говорил он, - подобное явление, чтобы десятки, сотни тысяч людей, вывезенных из родной страны, где протекала вся их жизнь и где, следовательно, сосредоточились все их интересы, где остались их семьи и близкие, - не только всеми силами противились бы возвращению, но одна возможность его доводила бы их до сумасшествия, до самоубийства…» Деникин считал, что «подобный торг человеческими душами не может быть оправдан никакими политическими договорами. Ибо есть нечто превыше политики - христианская мораль, достоинство и честь человека». Он указывал: «Все эти люди - мужчины, женщины, дети, старики - чувствуют себя на краю пропасти, перенесли такие лишения, страдания, что, если описать все, ими пережитое, получилась бы небывало жуткая книга человеческой скорби. Они стучатся, - говорил Деникин, - во все сердца, они шлют повсюду свое тревожное SOS, не переставая верить, что и за ними будет признано право на жизнь».
Молчать Деникин не мог и решил открыто выступить ходатаем перед американскими властями за невыдачу большевикам «власовцев», попавших в плен к англо-американцам. Вот выдержки из текста его письма от 31 января 1946 года генералу Эйзенхауэру:
«Ваше Превосходительство,
В газете «Таймc»я прочел описание тех ужасов, которые творятся в лагере Дахау, находящемся под американским управлением, над несчастными русскими людьми, которых называют то «власовцами» то «дезертирами и ренегатами» и которые предпочитают смерть выдаче их советской власти.
Полагая, что Вам неизвестна подлинная история этих людей, я хочу познакомить Вас с ней».
И тут генерал Деникин вкратце изложил те факты, которые, с его слов, уже цитировались в одной из предыдущих глав.
«Я встречался, - писал он, - и беседовал во время немецкой оккупации с сотнями русских солдат и офицеров, состоявших на германской службе, среди которых были люди разного возраста и социального положения - были беспартийные, были комсомольцы и коммунисты. Поэтому я хорошо знаю их тогдашние настроения. Прежде всего, среди них совсем не было германофильства, они даже ненавидели немцев и, попав в среду французского населения, выражали эти свои чувства словами и мимикой так открыто и экспансивно, что французы стали относиться к ним с сочувствием и доверием.
Люди эти попали в тупик и искали выхода.
Они придумывали самые фантастические планы - то переход через испанскую границу, то переправа на лодках через Ла-Манш в Англию… Общей была решимость - при приближении союзников перебить немецкое начальство и перейти на сторону англо-американских войск или французских партизанских отрядов.
Вашему Превосходительству должно быть известно, что так именно и поступило большинство русских батальонов.
Когда война окончилась, появились в печати объявления советского генерала Голикова, заведующего репатриацией военнопленных и обещавшего, что все понято, прощено и забыто. Многие поверили, явились на сборные пункты и были отправлены в СССР. Но скоро оттуда всякими путями пришли вести о том, какая страшная доля уготована всем бывшим пленным и особенно «надевшим немецкие мундиры», этих последних ждали пытки и смерть…
Так что эти несчастные люди отлично знают, что ждет их в «советском раю», и неудивительно поэтому, что собираемые в Дахау военнопленные предпочитают искать смерти на месте, и какой смерти!… Перерезывают себе горло маленькими бритвенными лезвиями, испытывая невероятные предсмертные муки; поджигают свои бараки и, чтобы скорее сгореть живьем, сбрасывают с себя одежду; подставляют свои груди под американские штыки, и головы под их палки - только бы не попасть в большевистский застенок…
Я могу себе представить, какие чувства должны испытывать американские офицеры и солдаты- участники таких экзекуций…
Ваше Превосходительство, я знаю, что имеются «Ялтинские параграфы», но ведь существуют еще, хотя и попираемые ныне, традиции свободных демократических народов - право убежища. Существует еще и воинская этика, не допускающая насилий даже над побежденным врагом. Существует, наконец, христианская мораль, обязывающая к справедливости и милосердию.
Я обращаюсь к Вам, Ваше Превосходительство, как солдат к солдату и надеюсь, что голос мой будет услышан.
Генерал А. Деникин».
В отсутствие генерала Эйзенхауэра ответ пришел за подписью генерала Томаса Ханди, исполнявшего обязанности начальника штаба.
Он указывал на параграфы Ялтинского договора, требующие насильственной репатриации в Советский Союз всех тех, кто 1 сентября 1939 года был гражданином СССР, находился в пределах Советского Союза и принадлежал к одной из следующих категорий:
1) был захвачен в плен в германской военной форме; 2) состоял 22 июня 1941 года (или позже) в вооруженных силах Советского Союза и не был из них уволен; 3) сотрудничал с неприятелем и добровольно оказывал ему помощь и содействие.
В заключение генерал Ханди сообщал, что американская армия обязана выполнять решение, принятое правительством Соединенных Штатов.
Ответ, по существу деловой, по форме своей был вполне корректен, но с обращением 'Mister' хотя чин и прошлое звание генерала Деникина были указаны в письме, которое он отправил Эйзенхауэру. Вряд ли генерал Ханди имел хотя бы малейшее представление об истории русской гражданской войны и о личности того, кому он отвечал.
Несколько лет спустя Фишер в своей книге дал ответ на вопрос, почему тогда никто в Америке не двинул пальцем, чтобы помочь «власовцам».
Фишер правильно отметил, что в глазах Запада, который в тот момент яростно ненавидел Германию и наивно верил в возможность дружбы с советами, люди, принадлежавшие к категории «власовцев», являлись предателями. И трагедия этих несчастных заключалась именно в том, что при подобных обстоятельствах не могло быть и речи о праве убежища, когда-то гордом принципе западных демократий».
Со временем, но уже после смерти Деникина политические трения и разногласия, быстро нараставшие между Вашингтоном и Москвой, более чем чувство справедливости, действительно открыли двери в Соединенные Штаты тем, кого еще не успели выдать советским властям.
