тихо вздохнул: — У моей жены в молодости косища-то была во-о! Во всю спину…
Должно быть, старику хотелось поговорить, но они уже дошли до стадиона, и Рита простилась:
— До свидания, дядя Сергей.
— Доброго здоровья, — приподнял кепчонку Сергей Дмитриевич. — Шарики идешь бросать?
— Да.
— Ну-ну, и то занятие. Каждому свое. Я вот тоже по шарики иду, — тряхнул старик мешком и бросил на ходу:
— Захаживай когда!
— Спасибо, зайду, — несмело пообещала Рита и свернула к воротам стадиона.
И все время, пока она играла в теннис с Вадимом, не шел у нее из головы Сергей Дмитриевич, и что- то смущало ее, и что-то холодило в груди.
Она украдкой взглянула на Юрия и порывисто прижалась к нему.
— Ох, Юрка, неспокойно мне что-то…
— Фантазии, — буркнул Юрий и отвернулся. — Ты теперь куда?
— Да никуда. Здесь еще поболтаюсь, мне на работу с двенадцати. — И, не умея скрывать, призналась: — Хочу с тобой побыть, ты ведь сегодня дежуришь. — Что-то вспомнив, она тревожно добавила: — Слушай, Юра, тот тип здесь шлялся со своими шестерками, или как вы их называете.
— Какой тип?
— Да Яшка Поплоухин.
— А-а, — протянул Юрий и сжал зубы. — Дошляется.
Яшка Поплоухин — бывший футболист, а нынче, как говорится в газетных заметках, человек без определенных занятий. Дня два назад он подкараулил Юрия у выхода из городского парка и предупредил:
— Фрайер! Наколюшку схлопочешь, попомни, подлюга, — и удалился, напевая:
Бригадмильцы догадывались, что Яшка и есть тот самый «резидент», возле которого группируется городская шпана и ворье, но никак не могли поймать его с поличным. Увертлив Яшка. Юрий с комсомольско-молодежной бригадой прокатчиков, которая взялась помогать милиции, вот уже с неделю выслеживал Яшку, и тот, очевидно, заметив это, пытался припугнуть ребят. «На слабые нервы рассчитывает, нахрапистый гад! Все равно попадется. Может, даже сегодня попадется», — подумал Юрий.
Рита тронула его за рукав и попросила подождать минутку, пока она отнесет ракетку в спортзал. Юрий закурил и остановился около круглого киоска, возле которого была устроена полумесяцем клумбочка с цветами. Он ждал Риту и своих ребят-бригадмильцев, которые по уговору должны были собраться здесь.
За киоском послышалась возня. Юрий бросился туда и увидел двух парней, взявшихся за грудки. Почему-то они дрались молчком. Это было странно — не в характере русских людей драться без шума. Четыре парня, прикрыв глаза кепками, наблюдали за дракой. Шевельнулось подозрение, но раздумывать было некогда.
Юрий встал между дерущимися, расцепил их руки…
Чуть согнувшись, Сергей Дмитриевич брел с огорода, утомленный и потный. Мешок, разделенный веревкой посредине, давил равно на спину и грудь. Возле стадиона старик свалил мешок на скамью и достал папиросу. Тут он увидел Риту — она мчалась куда-то со всех ног.
— Гражданочка… — насмешливо завел было Сергей Дмитриевич.
Рита подскочила к нему, и старик увидел побелевшее лицо и широко раскрытые глаза.
— Дядя Сергей! — закричала она на всю улицу. — Дядя Сергей!.. Юра…
Сергей Дмитриевич забросил мешок на плечо, побежал, опомнился, тряхнул плечом — мешок свалился, ударился о бетонную тумбу, треснул по швам, картошка покатилась во все стороны. Рита стала ее собирать, но тут же опомнилась, охнула и побежала к зданию милиции с картофелиной в руке.
А Сергей Дмитриевич уже ворвался на стадион, растолкал людей.
И вдруг увидел цветочную клумбу возле киоска. Цветы на клумбе были растоптаны, беленые кирпичи вывернуты из земли. На кирпичах, на белых астрах, на пышных георгинах — брызги крови. Клумба поплыла в сторону, кирпичи поплыли, рассыпались, кровавые пятна заслонили глаза…
…Его отпаивали фруктовой водой из бутылки. Вода была красная, и старик не мог ее проглотить, она хлынула обратно изо рта на рубаху и пиджак.
Из уборной выскочил парень в серой спортивной куртке. Старик увидел его, узнал, схватил кирпич.
— Размозжу-у!
И так грозен был этот крик, что парень споткнулся, упал, прикрыв голову руками.
— Дяденька, это не я!.. Я только за руки держал…
Он сидел неподвижно на скамье в больничном скверике, и никто его не прогонял, никто не беспокоил, не пытался утешать. Сергей Дмитриевич как-то сразу сдал, еще больше ссутулился и весь обмяк. В опущенной руке он вяло держал ниточную сетку, с которой постоянно ходил в магазин. Из сетки торчали старые шлепанцы, виднелась стеклянная банка с ягодами.
К Юрию его не пускали. Вышел человек в халате. Из-под халата виднелись кальсоны без тесемок, с больничным штемпелем на штанине. Больной начал говорить про хулиганов, увязывая этот вопрос с текущей политикой, и сообщил, что привезли парня-прокатчика, и у него проколото насквозь легкое, и весь он исколот.
Бросив окурок, больной свирепо выругался:
— В спину били, длинным шилом били. За нож они знают, что присудят. Так они вон какое оружие придумали, чтобы не покарали, значит. Теперь у него воздух под кожу идет…
Сергей Дмитриевич встал со скамейки и в коридоре больницы остановился перед дежурной. Он не просился.
Он только смотрел на дежурную, за спиной которой на стенке висел плакат; на нем изображено растение и написано: «Собирайте спорынью!»
Ни плаката, ни спорыньи, ни дежурной Сергей Дмитриевич не видел. К дежурной подошла седая женщина в белом халате, со вздохом глянула в сторону Сергея Дмитриевича и что-то тихо сказала. Сергей Дмитриевич сделал шаг за барьерчик, отвел рукой седую женщину в белом халате и дежурную.
— Куда? — послышалось ему вслед…
Никто не показывал Сергею Дмитриевичу ту палату, где лежал Юрий, однако старик сразу нашел ее и вошел именно в нее. Только вот в палате он не смог разом сыскать сына.
Больные почему-то не охали, не стонали. Сергей Дмитриевич остановился — и сердце его остановилось.
Одна кровать, другая.
Сергея Дмитриевича качнуло. Он схватился за спинку ближней кровати и услышал:
— Там… У окна…
Он посмотрел туда, куда ему показывали. Изголовье крайней кровати было приподнято на подоконник. На кровати, обложенный подушками, почти стоял на ногах человек. Лицо его было вздуто, шея сделалась толстой, слилась с подбородком, грудь — бугром. И на этой груди, будто на ленивой волне, покачивалась огромная русалка.
Лицо у нее стало не щучьим, а налимьим, и грудки, наколотые в виде конских подковок, пошевеливались, как плавники.
