плеяде русских императриц XVIII века, хотя все они, за вычетом только несчастной Анны Леопольдовны куда как опередили сестру Петра в данной области.
Что касается моральных и деловых качеств высшего света при ней – а ведь, как известно, с одной стороны «Короля играет свита» а с другой – «Каков поп – таков и приход», то это была «придворная мундирная лакейская, мало чем отличающаяся от ливрейной», где действительный тайный советник и президент коллегии (министр) Одоевский во время карточной игры воровал деньги у Алексея Разумовского и выносил их в шляпе своим слугам в переднюю, а сам Разумовский, напившись пьяным, порол плетью президента военной коллегии графа Петра Шувалова.(41,261)
«Показать свой ум они умели только во взаимном злословии; заводить речь о науке, искусстве или чем – то подобном остерегались, будучи круглыми невеждами; половина этого общества… наверное умела читать, и едва ли треть умела писать». Великосветское общество при ней сочетало, казалось, несочетаемые черты – презирало все русское, и одновременно – пренебрегало всякой, даже поверхностной, европейской образованностью.
И тут необходимо указать на одно немаловажное последствие «радикальных реформ» Петра I.
Несмотря на эту свою внешнюю радикальность (скорее даже – во многом благодаря ей), русский правящий слой по большому счету остался практически тем же самым, что и в веке XVII.
Его представители в большинстве были такими же ограниченными и необразованными боярами и детьми боярскими, только что сменившими бороды и шубы на камзолы и парики, получившими звучные заграничные титулы и наскоро придумавшими себе гербы, да еще научившимися к месту и не к месту употреблять немецкие и латинские слова, перемежая их нецензурными выражениями. Подлинно просвещенных людей было почти так же мало, как и до Петра, но прибавился еще и глубокий комплекс неполноценности по отношению к Европе, от которого дворянство излечила, да и то не до конца, только война 1812 года. (109,178)
Добавим к этому, хотя прямо это к теме не относится (но полезно в качестве характеристики общества), что практически всё ученое сословие в России – от горных мастеров и врачей, до профессоров, было представлено иностранцами.
Даже русской историей занимались почти сплошь немцы – все эти Байеры, Шлетцеры, Миллеры – а потом позднейшие историки только ахали, да доказывали очевидные в общем-то вещи, ниспровергая пресловутую «норманнскую теорию».
И сама Елизавета как нельзя лучше соответствовала своему окружению.
То, что при «дщери Петровой» резко – сравнительно с предшествующими отнюдь не мягкими временами усилился крепостной гнет, продолжилась практика ликвидации всех «вольных разночинцев», которых всеми правдами и неправдами старались «приписать» к имениям, фабрикам, или забрать в рекруты – это уже, с точки зрения иных историков, незначительные мелочи. Так же как и рост подушной подати. А между тем именно при Елизавете крепостные были изъяты из числа лиц, приносивших присягу императорской власти – был сделан еще один важный (но не единственный) шаг, в направлении превращения основной массы населения в рабов – процесс, доведенный до конца ее невесткой – Екатериной II (она же Софья Анхальт- Цербтская).
Бог бы с ним – ограничением жалких прав жалких простолюдинов – только вот кроме всего прочего, эта политика порождала усиливающееся бегство земледельцев из пределов страны – как и при ее отце. Русские крестьяне охотно переходили в Речь Посполитую, предпочитая работать на польских магнатов, и даже переселялись в Иран, строя флот Надир-шаху. Точно так же как мелочью, почти не стоящей внимания могло бы быть сочтено резкое ограничение веротерпимости, сравнительно даже с петровскими временами. Указы 1741 – 42 годов предписывали перестроить в православные храмы все строящиеся протестантские кирхи, и – что было чем-то неслыханным прежде – запрещали богослужение по армяно-грегорианскому обряду. Были возобновлены гонения на старообрядцев, восстановлена двойная подать для них, и введено обязательное ношение шутовских кафтанов с красным воротником для них. Запрещено было переходить из православия в «раскол».(86,15)
Зато, возражают иные, как блистательно русская армия проявила себя на полях Семилетней войны, взяв Берлин и едва не стерев Пруссию с лица земли.
Что война велась по сути во имя интересов Австрии и Франции – предпочитают забыть.
Кстати, если уж говорить о чисто военных вопросах, то произведенные в фельдмаршалы Елизаветой Апраксин и Разумовский мягко говоря, сильно уступали, тому же отстраненному и сосланному старику Миниху в военном искусстве.
В ходе Семилетней войны Апраксин всякий раз готов был бежать от пруссаков, и только храбрость солдат и умение подчиненных ему офицеров и генералов спасали положение. Что же касается Разумовского (так же как другого высокопоставленного деятеля елизаветинской эпохи – Безбородько), то все свои чины, почести и богатство, он заработал, отнюдь не на поле боя или в тиши министерских кабинетов, а в постели у императрицы. Между прочим, именно стараниями Миниха иностранные наемники на русской службе были лишены преимуществ в жаловании и производстве в чины, которые они имели в петровскую эпоху, и на службу перестали брать всяких проходимцев и авантюристов. Велено было принимать лишь тех офицеров, «кои в знатных европейских армиях служили», и могли представить надлежащие бумаги.(23,Т.1,70)
Зато при Елизавете чин камер-юнкера, который мог получить любой придворный щеголь, был приравнен к бригадирскому.
Теперь попробуем разобраться непосредственно в событиях ноября 1741 года без гнева и пристрастия, так, как будто бы речь шла о перевороте, скажем в Португалии или Сардинском королевстве.
В самом ли деле имело место «незаконное правление», угрожавшее России «погибелью»? Действительно ли во главе государства оказались «эмиссарии дьявольские», которые истребляли и угнетали верных и «весьма нужных» (здесь и далее цитаты из официального елизаветинского учебника истории) отечеству и престолу людей? Вправду ли эти «эмиссарии» «нажитые казнокрадством» и взятками и поборами деньги «из России за море высылали, и тамо иные в банки, иные за проценты многие миллионы полагали»? (86,6)
Правда ли, наконец, что «Воцарение дочери Петра…встречено было общим ликованием в армии и во всей стране» ибо означало избавление от немецких порядков, и засилья немецких временщиков?(85,91)
Так ли уж гладко и правильно было все?
Посмотрим.
Во-первых, разберемся с Брауншвейгской династией.
Если подходить со строго легитимистских позиций, то права Елизаветы не столь уж бесспорны и предпочтительны. Во-первых, в отношении брака ее матери с Петром был нарушен принцип равнородности, общераспространенный тогда для царствующих домов Европы (хорош ли он, или плох – в данном случае не важно). Не говоря уже о такой пикантной мелочи, как то, что Марта Скавронская на момент своей свадьбы оставалась неразведенной женой безвестного шведского драгуна (и, между прочим, военнопленной – по своему статусу), а Елизавета родилась вообще до официальной женитьбы Петра. Это не принимая во внимание сомнения в отцовстве царя-плотника, ибо, как уже говорилось, супружеская верность не принадлежала к числу черт императрицы Екатерины I.
В то же время, Анна Леопольдовна была по женской линии внучкой царя Иоанна V и дочерью монарха (а также верной женой представителя царствующего дома).
Аргументы сии ныне могут показаться несколько наивными, но факт остается фактом – никаких очевидных именно династических преимуществ Елизавета не имела (если не считать того притянутого позже за уши довода, что у Анны мужской предок по линии Романовых присутствовал во втором поколении, а у Елизаветы – в первом).
Не будем заостряться даже и на том, что Елизавета Петровна была, как уже говорилось, в сущности, малокультурной и необразованной барыней из захолустья, по данному пункту проигрывая выросшей при европейском, пусть и не первоклассном дворе Анне Леопольдовне.
Перейдем к более серьезным доводам.
Слова о немецком засилье, иностранцах, которым была безразлична судьба России, и тому подобное, применительно давно стали общим моментом.
Но можно ли считать «внутренними супостатами» Остермана – одного из видных сановников петровской эпохи? Или фельдмаршала Иоганна Миниха, неплохо воевавшего? (86,9)
