торгашеское, тиранское. Умрешь вот, так и не сделавшись ни цельным, ни безмятежным, ни чуждым подозрений, будто может прийти к тебе вред извне; так и не сделавшись ко всем мягок, не положив себе, что разум единственно в том, чтобы поступать справедливо. Разгляди их ведущее, хотя бы и разумных, — зачем гонятся, чего избегают. В чужом ведущем твоей беды нет, как нет ее, конечно, и в том или ином развороте или изменении внешнего. Но где же? Там, где происходит признание беды. Так вот: пусть не идет оттуда признание, и все у тебя хорошо. И если даже это твое тело режут и жгут, если оно гноится, гниет, пусть та доля, которая ведает признанием этого, будет покойна, то есть пусть так рассудит, что это ни добро, ни беда, раз может такое случиться и с хорошим человеком, и с дурным. Ибо что равно случается и с тем, кто живет по природе, то уже ни по природе, ни против природы. Как о едином существе помышлять всегда о мире, о едином по естеству и с единой душой, и о том, как все, что ни есть в нем, передается в единое чувствование, и как оно единым устремлением делает все разом, и как все сопричинно тому, что становится, и как здесь все увязано и сметано. Ты душонка, насебе труп таскающая, говаривал Эпиктет. Нет беды тому, что в превращение ввергается, равно как и блага тому, что из превращения рождается.
Вечность — как бы река из становлений, их властный поток. Только показалось что-то и уж пронеслось; струя это подносит, а то унесла. Что ни случается привычно, знакомо, как роза по весне или плоды летом. Таковы и болезнь, и смерть, клевета, коварство и сколько еще такого, что радует или огорчает глупцов. Вновь наступающее всегда расположено следовать за предшествующим. Это ведь не перечисление какое-то отрывочное и всего лишь принудительное, а осмысленное соприкосновение. И подобно тому, как ладно расставлено все сущее, так и становящееся являет не простую последовательность, а некую восхитительную расположенность.
Всегда помнить гераклитово: смерть земли стать водою, смерть воды стать воздухом, воздуха — огнем, и обратно. Вспоминать и о том, кто забывает, как ведет эта дорога. А еще, что люди особенно ссорятся с тем, с кем более всего имеют общение, с разумом, который управляет целым; и с чем они каждый день встречаются, то кажется им особенно странным. И что не надо действовать и говорить как во сне — ведь нам и тогда кажется, будто мы действуем и говорим. И что не надо этого: «дети своих родителей», а попросту сказать: «Живем, как повелось». Вот сказал бы тебе кто-нибудь из богов, что завтра умрешь или уж точно послезавтра — не стал бы ты ломать голову, чтобы умереть именно послезавтра, а не завтра, если ты, конечно, не малодушен до крайности. В самом деле, велик ли промежуток? Точно так же через много лет или завтра — не думай, что велика разница. Как дыхание соединяет тебя с окружающим воздухом, так пусть разумение соединяет с окружающим все разумным, потому что разумная сила разлита повсюду и доступна тому, кто способен глотнуть ее, не менее, чем воздушное доступно тому, кто способен дышать.
Порок вообще миру никак не вредит, а в частности никак другому не вредит, и вреден только тому, кому вверено и удалиться от него, чуть только он этого пожелает. Для моей воли воля ближнего столь же безразлична, как тело его и дыханье. Ибо хотя мы явились на свет прежде всего друг ради друга, однако ведущее каждого само за себя в ответе. Иначе порок ближнего был бы злом для меня, а не угодно было богу, чтобы я мог быть несчастлив от кого-либо, кроме себя самого.
Солнце, кажется, излилось и прямо залило все, а все-таки не вылилось. Ибо излияние это есть напряжение. Вот сияние его и называется лучи — то, что послано напряженным луком. А что за вещь луч, ты можешь увидеть, если рассмотришь, как солнечный свет проникает сквозь узкую щель в затененный дом: вообще он держится прямо и как бы разделяется у встреченного им плотного, отгородившего находящийся далее воздух; здесь луч останавливается, но не поскользнется, не упадет. Точно так должно литься и изливаться разумение, не проливаясь, а в напряжении; не обрушиваться насильственно и резко на всякое препятствие и не упадать, а стоять, освещая то, что его принимает. Ведь само же себя лишит сияния то, что не станет пересылать его. Кто боится смерти, либо бесчувствия боится, либо иных чувствований. Между тем, если не чувствовать, то и беды не почувствуешь; если же обретешь иное чувство, то будешь иное существо и не прекратится твоя жизнь.
Люди рождены друг для друга. Значит переучивай — или переноси.
По-разному летят мысль и стрела; мысль, даже когда она осторожна или изворачивается, рассматривая что-либо, несется тем не менее прямо и к своему предмету.
Безумен, кто ищет смокву зимой. Кто ищет свое дитя, когда больше не дано, таков же. Ребенкал и своего ласкаешь, надо, говорил Эпиктет, произносить про себя: Умрет, может быть, завтра. — Так ведь дурной знак! А он: Ничуть не дурной, раз обозначает одно из дел природы. Или когда злак пожинают, тоже знак дурной? Виноградная завязь, гроздь, изюмины — все превращения, и не в небытие, а в не-ныне- бытие.
Вольную волю не приневолит никто. Так говорил Эпиктет. Он говорил, что нашел искусство соглашаться и применительно к устремлениям сберегать осмотрительность, чтобы не безоговорочно, чтобы общественно, чтобы по достоинству; от желаний совсем воздерживаться, а к уклонению не прибегать ни в чем из того, что не от нас зависит. Так ведь не за что-то там боремся говаривал он — а за то, сходить с ума или нет.
Сократ говорил: Хотите ли, чтобы в вас была душа разумных или неразумных? — Разумных. А каких разумных, здоровых или негодных? — Здоровых. Что же вы этого не ищете? — Обладаем. — Откуда же тогда ваш раздор и небезразличие?
