Я сразу же ощутила невероятное облегчение и некоторые угрызения совести. Предполагалось, что я буду спокойно сидеть наряду со всеми, погрузившись в легкий коматоз, навеваемый мелодичными звуками безупречно построенных вариаций, которые показались мне все на одно лицо, будто бесконечно повторяющаяся одна и та же тема. Вместо умиротворения это повергло меня в бешенство. Удрав, я постояла в нерешительности, чтобы проверить, не заметил ли кто-нибудь, что я манкирую обществом, но никто не вышел следом за мной.
Оказавшись у перил террасы, я посмотрела вниз. По эту сторону здания находились лишь сады с фонарями, пара стражников совершала обход. За стенами виднелись городские крыши.
Ночь была прохладной, наполненной запахами деревьев и шелестом человеческого брожения. Мне недоставало шороха моря. Затем послышались голоса, говорили в повышенном тоне.
Окинув взглядом террасу, я заметила тонкий лучик света, упавший на мозаичные плитки. В той комнате неплотно прикрыты занавеси — в комнате, где мужчины что-то обсуждают.
Я стала осторожно продвигаться в ту сторону, предназначенная для женщин музыка зазвучала тише, и я услышала, как мужчины опять разразились криками, на этот раз еще более громкими. Стало быть, обстановка накаляется.
Я почувствовала любопытство, но в то же время какое-то отвращение шевельнулось во мне. Вероятно, всякий лазутчик не только получает преимущество, но и сталкивается с неприятностями.
Занавеска откинулась или соскочила с карниза, и там образовался широкий проем. Я посмотрела в вертикальную желтую щель и тут же увидела губернатора, походившего теперь на рассерженного ребенка; он сидел в обитом бархатом кресле, притопывая ногой и сверкая пряжкой на туфле; думаю, в пряжке был алмаз. Другой человек то появлялся в поле зрения рядом с ним, то снова исчезал; он размахивал рукой, всячески выражая несогласие, и так и сыпал отрицаниями: нет, не, никогда.
Затем все окно заслонил кроваво-красный наряд Ретки; я мгновенно отпрянула, хоть он и стоял ко мне спиной.
— С вашего позволения, Оберис, пусть губернатор высказывается за себя сам.
Красная пелена в ожидании застыла на месте, загораживая свет.
Я услышала, как ретивый спорщик, которого он назвал Оберисом, сказал:
— Прошу прощения у губернатора. Насколько я понял, он…
— Оберис просто высказал мою точку зрения, — пронзительным раздраженным голосом произнес губернатор.
— Ах, значит, и в самом деле «нет».
— В такое-то время да еще в таком климате. Ретка, будьте благоразумны.
— О, разве я неблагоразумен? — Голос Ретки ласкал слух и таил в себе опасность. Он отошел от окна. И тогда в поле зрения появились еще трое мужчин. Одним из них оказался Фенсер в своем синем камзоле. Он стоял, опираясь на резной комод, не сводя глаз с Ретки, на его лице застыли собранность и угрюмое выражение. — Но, видите ли, мне казалось, — Ретка перешел к решительному, разящему наповал удару, — что у короля не может быть возражений против наличия войск на Китэ. Оно избавит его от массы хлопот и неприятностей, когда Крония обнажит когти.
— Между нами и Кронией существует договор, — возразил губернатор. Голос его звучал уже не просто брюзгливо, а встревоженно.
— Крония заключила договор с половиной стран, примыкающих к Темериду, — отвечал Ретка. — Неужели вы полагаете, что странам это поможет? Имеется еще и договор о торговле с Кандиром, которым Крония воспользуется, чтобы проникнуть туда. А костер, в котором сгорят остальные договоры, послужит для освещения, при котором кронианцы смогут составить дальнейшие боевые планы.
— Крония. Этот вечный страх перед Кронией.
— И эта самая Крония вечно на марше. Ведение войны для Саз-Кронианской империи все равно что починка сетей для рыбака, сэр. Повседневное занятие. Если вам нужны тому подтверждения, обратитесь к Завиону. Как вам известно, он провел некоторое время и в одной, и в другой столице Севера. Он видел этого неоперившегося императора собственными глазами. И не подумайте, что Кристен неопытен, раз только- только пришел к власти. Он участвовал в боях с десятилетнего возраста. И заседания совета ему тоже не в диковинку.
Губернатор вдруг топнул ногой, как капризная девушка, и алмаз ярко сверкнул.
— Не желаю больше слушать! Неужели вы считаете, что тулийский монарх пожалует Китэ право на создание собственной армии для защиты отечества?
— У Тулии, — ответил Ретка, — скоро будет своих хлопот по горло.
— Да, я понимаю, к чему вы клоните. Мы вооружимся, а потом вырвемся на волю.
— Разве я сказал об этом? — спросил Ретка.
— Вы никогда ни о чем не говорите прямо. Вы обходитесь намеками и предположениями. Ретка, с меня хватит. Подобные идеи изрядно будоражат душу. А теперь давайте вернемся к нашим дамам.
Губернатор встал.
И вдруг Ретка заявил:
— А дамы уже тут как тут, — и, снова подойдя к окну, резко распахнул его и застыл, глядя на меня. — По крайней мере одна их них.
Никакие отговорки не помогут. Мне оставалось лишь вскинуть голову и посмотреть ему в глаза. Вид у него был вполне дружелюбный. Похоже, происшедшее позабавило его. В конце концов, разве может представлять собой угрозу девушка в густо-розовом платье, залившаяся еще более густо-розовым румянцем.
— Арадия, — сказал Фенсер.
И тут я дрогнула, ведь, конечно же, я провинилась перед ним. Но Ретка повел меня в комнату, и тогда мне показалось, что и Фенсеру тоже смешно, не более того.
— Видишь, как она по тебе скучает, — сказал Ретка. — Ох уж эти молоденькие жены.
Мне следовало бы радоваться, что я так легко отделалась. Но что-то словно подтолкнуло меня, и я проговорила:
— Прошу прощения, господа. Я пришла узнать, почему вы так громко кричите.
Ретка разразился громогласным хохотом.
— Что ж, вот нас и поставили на место. — Он отвесил поклон губернатору, глядевшему на меня не то с сомнением, не то с досадой. — Сэр, прошу вашего позволения вернуться к танцам. Пойдемте, Завион. Да, Оберис, прихватите Сидо, она там, верно, вконец засиделась.
Таким образом нам удалось скрыться с глаз высокой особы. Губернатор жестом отпустил нас, алмаз слегка дернулся.
Оберис вышел следом за нами на террасу и подхватил Ретку под локоть.
— Зулас, ты напрасно его сердишь.
— Знаю, он как осел в стойле. Стоит дать ему пинка, иначе он и с места не сдвинется.
Оберис нахмурился. Он и был тем самым снисходительным супругом — седовласый, с большим животом и странными, очень молодыми, как у мальчишки, глазами.
— Хорошо бы нам поговорить на эту тему, — сказал он Ретке, — завтра утром.
— Прекрасно. В какое время вам удобнее?
— В десять часов. И еще… будьте любезны, составьте компанию моей жене. Мне придется уйти. Сегодня вечером в суде слушается дело по вопросу о взяточничестве.
— Почту за честь и удовольствие, Оберис.
Тот кивнул, торопливо зашагал по террасе, обогнул угол стены и скрылся. В желтой комнате продолжались дебаты. Мне удалось различить голос Цветника и заметить, как он, рисуясь, остановился у окна, но потом губернатор велел ему задернуть занавеску.
— Мы несколько поспешили, — сказал Ретка Фен-серу, — и навлекли на себя немилость.
— И что теперь?
— Завтра утром я приласкаю Обериса, и с его помощью мы добьемся своего. У Китэ будет своя армия, и обучением бойцов займутся такие умелые воины, как ты. А на долю губернатора останутся игра на скачках да марципаны. Он упустил свой шанс.
Я шла между ними; оказавшись у окна комнаты, где играли музыканты, я увидела, что концерт
