женственности женщине. Карикатура.
— Да.
— Так вы признаетесь в этом теперь? Мне кажется, поначалу вы проявили большую скрытность. Хотите сказать мне что-нибудь еще?
— Я не повинна ни В одном преступлении, совершенном против королевства Тулия.
— Вероятно, вы не прочь узнать кое-какие новости, — сказал он.
Я стояла перед ним со связанными руками, мне оставалось лишь покорно выслушать все, что он пожелает мне сообщить.
— Человек по имени Ретка схвачен толпой в Эбондисе. Жители города открыли ворота и выдали главных зачинщиков мятежа тулийским войскам. Возможно, в ответ на их действия король проявит снисходительность. Некий Оберис — вам доводилось слышать это имя? — сыграл определяющую роль в принятии такого решения.
Чудовищная судорога, не причинив боли, свела мне тело и словно пронзила насквозь чрево, будто якорь удерживающее во мне тяжесть. Пронзить его и отступиться. Пострадает ли от этого зародыш? Не стану ничего подсказывать начальнику Дома Ночи. Пусть привносит детали по собственному усмотрению.
— Ретке не приходится рассчитывать на милосердие, — сказал начальник. Он долго смотрел на меня блестящими сощуренными глазками, а потом добавил: — Как и всем вам.
Но он так и не упомянул о Фенсере Завионе. Значит, он ничего о Фенсере не знает. Фенсера не схватили.
Возможно, и Ретка… что стоит соврать этому тулийцу, засевшему в крепости на Китэ?
— Позвольте осведомиться, какое впечатление произвели на вас эти известия? — спросил начальник.
— Почему вас интересует мое мнение?
— Милая дама, вы слишком дешево себя цените. Неужели у вас не найдется полезных для короля сведений?
— Ни малейших.
— Я склонен полагать, что вы сказали правду, — медленно проговорил он. — Сеть расползается все шире, и все вы попадетесь в нее рано или поздно. Судебная процедура изрядно упрощена. К чему свидетельства против людей, которые сами обрекли себя на казнь? — Даже тень какого-либо выражения не проскользнула по гладкому пузырю, его лицу. Глаза его почти не двигались, он вроде бы ни разу не моргнул. — Я мог бы повесить вас хоть завтра, — сказал он, — или прямо сегодня.
Внутри меня ничто не отозвалось на его слова. Неужели я ему не верю?
Гном заерзал на месте, и начальник повернулся на несколько дюймов в его сторону, казалось, что его тело — монолит.
— Что?
— Надо бы уговорить ее, — сказал гном.
Начальник улыбнулся в ответ. Я и не предполагала, что такое возможно, но щеки его поползли вверх, а глазки на секунду накрыла приливная волна плоти.
— Нет. Твои навыки, которые так пригодились в прошлых случаях, тут ни к чему. Откуда ей знать что- либо важное?
Они стали обсуждать, насколько эффективны окажутся пытки.
Но и это не произвело на меня впечатления.
— Видишь, — сказал начальник, — она и теперь молчит. Она вообще мало разговаривает. Немногословность — достоинство для женщины. А вот повешение — совсем другая история. Повешение — конечный предел немногословности. Крепкая шея, стройная, но довольно сильная. По-моему, эта самая Арадия не очень-то быстро умрет. — Он опять повернулся к гному: — Достань-ка моих барышень.
Гном рысцой затрусил к шкафчику и с некоторой церемонностью и усердием извлек оттуда длинный поднос, на котором покоились какие-то белые предметы. Когда их принесли и разместили на столе, начальник жестом велел мне подойти поближе. Я не пошевельнулась. Тогда он снова мерзко улыбнулся, поелозил руками по подносу, выбрал два из лежавших на нем предметов, а потом приподнял их и развернул, чтобы мне было видно.
Слепки, снятые с искаженных лиц.
Я смотрела на них, а он говорил:
— Посмертные маски преступников, казненных через повешение. Женского пола. Работы над ними проходили под моим руководством. Я провел небольшое исследование процедуры казни. Та дама, что слева от меня, умерла мгновенно. Отметьте различие во внешности меж ней и той, что задыхалась на протяжении двух минут. Подойдите, если угодно, тут есть еще две. И каждая совершенно не похожа на остальные. В отношении мужчин исследования не проводились. За последние шестьдесят с лишним лет в замке не повесили ни одного мужчины. А этим маскам уже лет десять. В чем их вина? — проговорил он, словно отвечая на мой вопрос. — Они занимались колдовством. Их прислали ко мне после вынесения приговора. Надлежало привести его в исполнение, соблюдая осмотрительность, не вынося сора из избы. И захоронить трупы в стенах замка.
Он опустил слепки и положил их обратно на поднос. Взгляд начальника остановился, целиком сосредоточившись на них. В лице его нельзя было прочесть ни малейшего признака вульгарности или жадности. Возможно, потому, что владевшие им чувства никакими силами не могли пробиться наружу.
Немного погодя он сухо сказал гному:
— Отведи ее вниз.
И гном, назойливо прищелкивая языком, повел меня прочь из комнаты, вниз по лестнице туда, где сидели надзирательница и человек с соломенными волосами, она на стуле, а он на ковре, покрывавшем площадку.
Они водворили меня обратно в камеру. Вскоре после этого у меня случилась такая вулканическая рвота, что мне подумалось: вот тут-то я и умру; кончина от болезни показалась мне вероятной, хотя в кабинете начальника я сочла смерть чем-то немыслимым.
Приступ рвоты закончился, я лежала на тюфяке, дрожа всем телом. Мысли мои не занимали ни Ретка, ни Фенсер, ни пять колдуний, призраки которых скончались от удушья в толще камня. Я не думала о том, как трет шею веревка, хотя истерзанное рвотой горло сильно болело. Наверное, я о чем-нибудь да размышляла, мучилась страхом, молилась или же предавалась воспоминаниям, а может, слепо цеплялась за будущее. Но нет, и словно утратила способность к мышлению. Я смотрела в небо, перечеркнутое оконной перекладиной, пока не заснула.
Я понимала, что обращаться с просьбами к выносившей помои девушке бессмысленно, и сообщила ей, не зная, получится ли что-нибудь из этого, что мне нужно переговорить с надзирательницей. В полдень ключ, как и прежде, заскрежетал в скважине, и в камеру вошла надзирательница.
— Что с вами случилось? — спросила она.
— Мне необходима другая одежда. Посмотрите, все швы полопались.
Она бросила на меня подозрительный взгляд и сказала:
— Вы располнели на здешнем рационе.
— Я беременна, — сказала я.
Она подошла ко мне и обхватила, как грубоватый ухажер, за талию.
— Я не могу затягивать корсет туже, чем теперь. Либо мне дадут подходящую одежду, либо придется ходить голой.
— Да, месячных у вас не было, я заметила, — проговорила она. — На каком вы сроке?
— Я думаю… два месяца. — В последнее время я забывала отмечать даты в исписанном блокноте. Через окошко не разглядеть смены времен года, единственным ориентиром служило чередование темноты и света. И это существо, пришедшее извне и воцарившееся в моем теле, из-за которого тело разбухло, а платья стали рваться.
— Ложитесь, — сказала надзирательница, — я должна вас осмотреть.
На это я не рассчитывала. Нелепая тревога охватила меня. Я отнеслась к угрозе смерти с тупоумным безразличием, а теперь вся взмокла и покрылась холодным потом. Но иного выхода нет. Надзирательница
