– Вы точно больше ничего не хотите? – спросила Руби.
– Нет, спасибо. Я не голодна, хотя еще от одной чашечки чая не откажусь. Я дождусь Хизер с Гретой, попрощаюсь с ними и сразу уеду. – Оливия перевела взгляд на гору картошки, которую чистила Руби. – Подумать только, ты делаешь это изо дня вдень!
– По выходным студенты готовят еду сами, а всех домашних кормят девочки. Во время войны мне приходилось готовить и для десятка, и даже для двух десятков людей.
– В последнюю войну я работала в Красном Кресте – перевязывала раны и все такое. Я когда-то работала медсестрой, но это было еще в Первую мировую.
Руби задумалась, держа в одной руке картофелину, а в другой нож.
– Я была бы отвратительной медсестрой, – сказала она. – Я бы сердилась на своих больных, если бы они не выздоравливали.
– Но ты же не сердилась на Грету, когда она болела?
– Нет, но она моя дочь. Я чудесно отношусь к своим родным и ужасно – ко всем остальным.
– Слава Богу, что я тебе родная, – Оливия издала скрипучий смешок, что было для нее редкостью. – Но я очень сомневаюсь, что ты плохо относишься к людям. Я уверена, что эти студенты, как и те люди, которых ты кормила во время войны, считают тебя приятным человеком.
– Может, и считают, но мне никогда не нравилось работать для других.
Они улыбнулись друг другу, и Руби подумала, что общество матери скорее приятно ей, чем наоборот. Возможно, это рождалась будущая привязанность?
– Пообещайте, что будете приезжать к нам чаще, – сказала Руби.
Вероятно, ее мать тоже ощутила нечто подобное – так почему же у нее сделался такой грустный вид?
– Постараюсь, – ответила Оливия.
На Рождество позвонила Бет. Она сообщила, что стала бабушкой и что ее переполняют противоречивые чувства.
– Скоро ты к этому привыкнешь, – заверила ее Руби. – Который у вас там час?
– Восемь часов. Я встала совсем недавно. Погода просто отличная.
– А мы как раз собираемся пить чай. К нам пришли Уайты и Донованы. Здесь уже совсем темно, холодно и идет снег.
– Странно, но я больше всего на свете хотела бы сейчас очутиться в Ливерпуле – тем более что у вас там снег.
– Я тоже хотела бы тебя увидеть.
– Ну ладно, – вздохнула Бет. – Как у вас прошло Рождество? Надеюсь, хорошо?
– Чудесно. Девчонки на седьмом небе от счастья, им подарили столько всего!
Мэттью купил каждой из внучек Руби по игрушечной печатной машинке, и она решила, что было бы невежливо не пригласить его на праздничный ужин.
– Рано или поздно мы побеждаем любые трудности, правда, Руб?
– Правда, Бет. Счастливого Рождества.
– И тебе тоже.
Это произошло на четвертый день после Рождества. Грета и Хизер ушли на работу, а дети играли в снежки в саду. Руби делала очередную порцию любимых всеми ее родными пирожков с мясом, когда зазвонил телефон.
– Алло? Вот черт, всю трубку перепачкала тестом!
– Простите, что вы сказали? – прозвучал в трубке вежливый, но какой-то невыразительный женский голос.
– Это вы меня простите. Я пекла пирожки и забыла вытереть руки. Слушаю вас.
– Я говорю с миссис Руби О'Хэган?
– Да.
– Мы нашли в блокноте матери записку, в которой она просила позвонить вам, если что-то случится. Мне неприятно это говорить, но она умерла утром на Рождество.
– Кто говорит? Извините, я ничего не поняла.
– Я Ирен Кларк, мою мать звали Оливия Эппелби. Она никогда раньше о вас не упоминала. Если бы не эта записка… – голос в трубке дрогнул.
– Оливия умерла?! – задохнулась Руби.
– Вы были ее приятельницей?
– Да.
– Странно, что это вас так удивило. Она узнала о том, что умрет, за несколько месяцев до того, как это случилось. Все эти сигареты! По четыре пачки в день, в течение многих лет. Когда вы виделись с ней в последний раз?
– В сентябре.
– Значит, вы одна из последних навещали ее.
– Вообще-то это она ко мне приезжала.
– Поверить не могу. Кстати, где вы живете? Номер междугородний.
– В Ливерпуле.
– В Ливерпуле?! Так, значит, мама сама ездила в сентябре в Ливерпуль? Вы уверены, что это было не в прошлом году?
– Может, и в прошлом, – не стала спорить Руби. Ей почему- то сразу не понравился вялый, непроницаемый голос женщины. Казалось, эту Ирен Кларк ничуть не расстроила недавняя смерть матери.
– Что ж, я выполнила просьбу мамы – сообщила вам о ее смерти. Если вы захотите приехать, похороны состоятся в понедельник.
– Боюсь, что не смогу. Примите еще раз мои соболезнования по поводу смерти матери. Спасибо за звонок.
Руби повесила трубку и вернулась на кухню, где начала яростно месить тесто, а затем с такой же злостью раскатывать его скалкой. Она слишком поздно – как всегда, слишком поздно – осознала, что упустила возможность лучше узнать собственную мать. Бедная Оливия с милой грустной улыбкой, потерявшая любимого человека, а потом и новорожденную дочь, которую силой вырвали у нее из рук! «Ну почему я не держалась более приветливо, более дружелюбно, почему не попыталась ее полюбить?!» – с запоздалым раскаянием думала Руби.
Она сказала себе, что лицемерит даже перед самой собой – у нее была возможность стать ближе к родной матери, но она этого не сделала, а что утеряно, не вернешь. Но на этот раз стандартное утешение не сработало – по щекам Руби поползли непрошеные слезы. Она вытерла их тыльной стороной перепачканной в муке руки и подумала, не позвонить ли Оливии домой. Если Ирен Кларк была там, можно было извиниться перед ней за проявленную черствость. Подумать только, она решила, что Ирен не расстроена, лишь потому, что у нее невыразительный голос! Может быть, ее голос был таким из-за того, что она сильно расстроилась!
– Ну что я за ужасный человек! – вслух простонала Руби. – И годы совсем не прибавляют мне ума.
В дом гурьбой вбежали дети в промокших рукавичках, с красными от мороза щеками и пышущими здоровьем лицами. Дэйзи громко всхлипывала, готовая заплакать: Элли бросила ей за воротник снежок. Руби неожиданно для себя самой порывисто обняла своих внучек – в том числе и шкодливую, непослушную Элли.
К концу следующего года Грета и Хизер уже печатали на машинке очень прилично. Грета перешла в другую фирму, а Хизер наконец получила повышение в той, в которой работала уже много лет, – стала старшим секретарем. Но для серьезного служебного роста ей явно не хватало юридического образования.
В 1968 году младший сын Бет, Сеймор, поступил в Ливерпульский университет. Естественно, он
