– Я знаю, что ты этого хочешь. Но я не человек.
– Сделай это, чтобы доставить мне удовольствие. Чтобы я стала счаст-ли-вой.
Он выпил очень медленно. Я - быстро. И сразу поплыла. Отблески молний просвечивали сквозь штору.
– А теперь, - сказала я, - пойдем в спальню. Мать оформила ее по моей цветосущности. И будем заниматься любовью.
– Нет, - сказал он.
Я остановилась и взглянула на него.
– Нет? Ты же не умеешь говорить 'нет'.
– Мой словарь богаче, чем ты думаешь.
– Но...
– Нет, потому что ты не хочешь меня, вернее, твое тело не хочет, это еще важнее.
– Ведь ты должен мня осчастливить, - возразила я.
– Насилие тебя счастливой не сделает. Даже если ты о нем просишь.
Он поставил стакан, отвесил мне поклон, будто дворянин в старинных фильмах, и вышел.
Я осталась стоять с разинутым ртом посреди комнаты. За шторами сверкало и гремело. Он снова стал играть на пианино. Ситуация была чудовищная. В таком тягостном положении я еще ни разу не оказывалась. Что ж, я это заслужила.
Слегка опьяневшая, я сидела у себя, слушая его музыку. Временами, когда я остаюсь одна, я пытаюсь играть на пианино, но у меня так плохо получается. А он играл виртуозно, играл целый час. Знакомые вещи, незнакомые. Классические, модернистские. Как будто в Перспективе горел свет, хотя я и не могла этого видеть. Послезавтра вернется мать. Объяснение будет тяжелым. Тяжелым, как тучи за окном. У меня есть только сегодняшний и завтрашний день, а я все испортила.
Я приняла душ, вымыла волосы и подставила голову под автосушилку. Потом стала примерять одно платье за другим, но ни одно меня не устраивало. Наконец я влезла в черные джинсы, слишком тесные (хотя теперь я этого не чувствовала, ведь я почти ничего не ела сегодня, а завтра мне как раз надо было принимать капсулы Венеры Медийской), и надела шелковую рубашку, подаренную Хлоей и которую я еще не надевала, так как не понравилась Деметре.
Пианино надолго замолчало. Было около шести, гроза ушла. Голубой закат залил небо и Перспективу, но его там не было. Он куда-то исчез.
Я говорила, что владеет им Египтия и что я отошлю его обратно. Мог ли он уйти? Может ли робот принять такое решение? Я вышла из Перспективы, лифт был на антресолях, а не в фойе. Кровь во мне заволновалась, я не могла вынести неведения. Я вернула лифт и спустилась. Он был в библиотеке, в кресле с высокой спинкой рядом с балконом. Горела лампа. Он читал. Свет ему, значит, все-таки нужен, хотя на каждую страницу он тратил не больше пятнадцати секунд.
Я робко вошла в библиотеку, приблизилась к нему, спустилась на пол перед креслом и прислонилась головой к его колену. Оно казалось совсем настоящим. И рука, которая начала поглаживать мои волосы, тоже была настоящая.
– Привет, - сказал он.
Никакого недовольства, само собой. Меня же раздражала его невозмутимость.
– Послушай, - тихо сказала я. - Я хочу все объяснить. Я на тебя смотреть не буду, а вот так прислонюсь и буду говорить. Я немного опьянела и поэтому так размякла. Это ничего?
– Все хорошо, Джейн, - сказал он. Я закрыла глаза.
– Я очень глупая, - снова заговорила я. - И жуткая эгоистка. Это потому, что я богатая и не знаю настоящей жизни. Я спрятана от нее. Поэтому всегда делаю кучу ошибок.
Он тихонько засмеялся.
– Не надо меня перебивать, - еле слышно произнесла я. - Я хочу извиниться. Я знаю, тебе безразличны мои... мои заскоки. Но я должна извиниться для собственного спокойствия. Прости меня. Тут вот в чем дело. У меня никогда не было сексуальных отношений с мужчиной. Так, свидания, но ничего серьезного. Я девственница.
– Тебе всего шестнадцать.
– Почти все мои друзья начали в тринадцать-четырнадцать. Все равно. Все равно я теперь никогда не пойду с мужчиной. Не хочу. - Я остановилась, не потому, что ждала ответа, просто нужно было удержат слезы. - Потому что я в тебя влюбилась. Пожалуйста, не надо смеяться или успокаивать. Или говорить, что это пройдет. Не пройдет. Я тебя люблю. - Мой голос был спокойным, приятно было это сознавать. - Я знаю, что ты не любишь. Не умеешь любить. Я знаю, что мы все, как ломтики пирога - не надо, взмолилась я, почувствовав, что он затрясся в беззвучном смехе. - Но у нас с тобой меньше двух дней, потом вернется мама, а Египтия захочет тебя обратно. Я не знаю, готова я или нет, но, пожалуйста, сделай меня женщиной. Я ведь не похвастаться этим хочу и не избавиться кое от чего, будто ногти обстричь, и не от скуки. А потому... потому... - я замолчала и потерлась о него щекой. Его длинные пальцы гладили меня по голове и прижимали к себе. Я знала, что на этот раз попала в точку. Он мог если не доставить мне телесное удовольствие, то хотя бы принести успокоение. Он мог мне помочь. Вспомнить свою функцию. Его ласка передалась мне, сила и ласка. Пусть я его не знала - он был непознаваем, - но я доверилась ему.
Я медленно поднялась с пола и протянула ему руку, он взял ее, встал с кресла и посмотрел на меня. Глаза его были полны нежности и сатанинской радости. Именно сатанинской и именно радости.
– Я люблю тебя, - сказала я, встретившись с ним взглядом.
– Я знаю, - отозвался он. - Ты произнесла это в квартире Кловиса у окна.
– Ты слышал? Ведь я даже не шептала...
– Я видел твое отражение в стекле. Как и ты мое. Движение губ.
– Ну... тогда ты знаешь. Я не хотела, я боялась это говорить. Случайно вырвалось.
– 'Я люблю тебя', сказала она случайно. - Не бойся говорить это. Насколько я знаю, ты первый человек, который меня полюбил.
– Но ведь...
– Да, ко мне тянулись. Отдавались. Но не любили.
– Только не надо смеяться надо мной, ладно?
– Что ты, Джейн?
– А может быть, - сказала я, - ты сможешь обойтись без моих инструкций? А?
– Хорошо, - согласился он.
Он притянул меня в свои объятия. Так увлекает за собой откатывающаяся от берега волна. Неумолимо. Головокружительно. Упругость губ, их влажность - все как у человека... только ощущения при поцелуе совсем другие. Потом он поднял меня на руки, будто я ничего не весила, и понес в лифт.
Я не Египтия. Я не хочу вдаваться в подробности. Я и боялась и нет: Я ликовала и была переполнена отчаянием. Его нагота ослепила меня, хотя когда-то давно Деметра выясняла, что знакомство с мужской наготой было заложено в зрительных нервах, которые она для меня выбрала. Но он был потрясающе красивый и серебряный, а в паху горел огонь. Почему считают мужской член безобразным? Сильвер был весь красивый. А я... я была неловкой, но его мягкость и бережность вскоре не оставили от этого и следа. У меня не было ни слезинки, ни кровинки. Я не была даже поранена. Его волосы скользили по мне, словно набегавшие волны. Металл совсем не чувствовался, если не смотреть. Наощупь - настоящая кожа, но кожа идеальная - ни шероховатости, ни царапин. А когда я, преодолевая смущение, сказала: 'Извини, но по- моему, я не могу, ну, в смысле, кончить', почти сразу же напряжение внутри стало расти, накатили волны экстаза, я прильнула к нему и перевела дух только тогда, когда они схлынули.
Он продолжал меня обнимать, и я сказала:
– А как же ты?
– А я - нет.
– Но... ведь... ты же...
– Мне это не нужно. - Улыбки не было видно в темноте, но она слышалась в голосе. - Я могу изобразить, если хочешь. Мне это часто приходится делать.
– Нет. Со мной не изображай. Никогда. Пожалуйста.
– Значит, не буду.
