ревущая боль. Затем, наконец, нахлынула золотая боль, самая страшная, и от нее должен был бы кричать даже Азрарн, князь демонов, но в ту же секунду он превратился в дым и пепел. Наступила тишина.
Ветер бросил пепел Азрарна в рот Ненависти.
Ненависть не могла вынести этого. Вскормленная людьми, она теперь должна была проглотить любовь. Ненависть подавилась и задохнулась любовью. Любовью Азрарна, самой злобной из всех. Любовью его к земле, о которой забыли даже боги. Произошел яркий взрыв, и прогремел гром. Любовь демона к земле уничтожила земную Ненависть, так же как солнце уничтожило самого Азрарна.
Ненависть была уничтожена, но погиб и демон. Вслед за их смертью могла последовать лишь эпоха полной Невинности.
Лик земли сильно изменился. На месте прежних континентов плескались воды морей и океанов, горы рассыпались или стали еще выше, леса выгорели. Но где-то устремились в небо ряды новых деревьев, проросших из случайных семян. Человечество выжило благодаря вмешательству Азрарна. Теперь люди удивленно оглядывались вокруг. Без большой Ненависти маленькие ненависти, оставшиеся в людях, сжались, и пройдет еще немало веков, пока они вновь вырастут до своих прежних, грязных, естественных размеров. Но в те дни все люди стали братьями. Они обнимались, рычали и вели друг друга из разрушенного прошлого в светлое будущее. Люди строили алтари и в тиши благословляли богов, которые снова не заметили этого. Не прошло и трехсот лет, и имя Азрарна позабылось, как забывается ночь после наступления дня.
Наступила, без сомнения, сказочная пора. Короли справедливо управляли подданными, воры и убийцы почти не встречались. Шрамы быстро заживали. Земля купалась в цветах и плодах, высокие деревья укрыли плечи холмов, и даже горное пламя задремало в высоких голубых башнях. Говорят, что тигры ходили за молодыми девушками, будто собаки, и никогда их не трогали, единороги с золотыми рогами устраивали потешные битвы при свете ясного дня, каждый сороковой плод апельсинового дерева был с сюрпризом, а коты научились очаровательно петь.
Только Драхим Ванашта погрузился в траур. Дрины расселись у своих холодных горнов среди заброшенных ржавеющих груд металла. Они стонали и хныкали, и их слезы стекали в черное озеро, на берегах которого стояли их кузницы. Эшвы плакали, и гладкие змейки, свернувшись кольцами в их длинных локонах, тоже роняли свои слезки. Но только ваздру поносили и проклинали человечество. Хотя ваздру с трудом могли плакать, из их глаз все же текла вода. Они надели траурные одежды желтого цвета, потому что солнце убило их любимого короля, они рвали на себе волосы и обжигали свои тела желтовато-зелеными бичами.
— Человечество оскорбило Азрарна! — кричали княгини ваздру. — Давайте выйдем на поверхность земли и заставим людей сгореть со стыда.
И вот однажды ночью ваздру посетили обновленную землю. Они, словно призраки, прошли по берегам морей, протиснулись сквозь высокие колосья злаков и пришли по дорогам в города. Свет ламп бросал отблеск на их одежды и прекрасные, обезумевшие от горя лица. Проходя мимо жилищ людей, демоны ударяли по струнам музыкальных инструментов, бренчали систрами и громко провозглашали: «Азрарн мертв! Азрарн мертв!» Они бросали перед собой черные цветы и скреблись шиповником из черного железа в двери домов.
При их приближении собаки начинали выть, а соловьи замолкали.
— О ком они говорят? — удивлялись люди. — Кто такой этот Азрарн? Но он, должно быть, великий король, раз по нему так скорбят. — И люди с почтением кланялись ваздру и предлагали им вино и деньги, не зная, что перед ними демоны. Но у ваздру не осталось злобы на людей после смерти Азрарна, и они ушли, плача в темноте.
Однажды ночью на землю незаметно пробралась одна женщина эшва. Это была Жазэв, которую Азрарн вылил из кувшина, чтобы развлечь Дрезэма. Примулы больше не росли в ее волосах, в них снова притаились серебряные змейки. Она не плакала, поскольку постоянно думала о странных пейзажах, находящихся не то в мире, не то за его пределами — там, где деревья с сине-пурпурными цветами росли на бесплодных горных вершинах.
Жазэв искала такое место несколько лет. Она ходила к четырем концам земли, но вернулась, ничего не найдя. Наконец она заметила дорогу, ведущую в странном направлении. Эшва направилась туда, где умерла Ненависть, — но теперь уже ей не пришлось пробираться через горы, потому что они рассыпались, а сожженный некогда лес теперь зеленел. Поднявшаяся луна освещала ужасный шрам на небе, когда-то зиявшую, а теперь затянувшуюся рану в том месте, где рот Ненависти был вырван из неба. Под шрамом стояло дерево, такое же, как в мечтах Жазэв. Правда, теперь его цветы утратили нежный оттенок и серели, словно пепел.
Жазэв подбежала к дереву. Она поцеловала его стройный ствол и руками стала разгребать камни у его корней, пытаясь освободить их. От этого ее руки начали кровоточить, кровь капала на корни дерева, возвращая их к жизни. Наконец Жазэв освободила корни и взвалила деревце, оказавшееся очень легким, себе на спину. Она понесла его к плодородной земле. По пути ей пришлось сесть передохнуть, и дерево тут же запустило свои корни в плодородную почву. Жазэв огляделась и поняла, что они забрели в густой древний лес, переживший эпоху Ненависти. Ветви деревьев так плотно перевивались между собой, что под ними было темно, как ночью. К тому же стволы вековых деревьев теснились вокруг, будто стражи. Поэтому ни один луч солнца не проникал сюда даже в полдень. Увидев это, Жазэв сонно улыбнулась и ласково провела рукой по серой коре своего дерева.
По краю древнего леса проходила дорога, а у дороги стоял дом, окруженный возделанными полями, фруктовыми садами и виноградниками.
У селянина, жившего тут, было семь дочерей, младшей из них исполнилось четырнадцать, а старшей двадцать. Они рождались каждый год друг за дружкой. Все семь девушек были красавицами. Их мать умерла давным-давно. Девушек звали Флит, Флейм, Фоум, Фэн, Фунтин, Фейвор и Фейр.
Впрочем, сестры выросли не слишком скромными, несмотря на их невинный возраст. Их отец, грубый и бездушный человек, скупился наряжать своих дочерей. А в городе поблизости жил хитрый купец, торговец шелком, каждой из них он украдкой, бывало, говорил:
— Твое тело, так напоминающее магнолию, будет смотреться лучше в шелковых нарядах, чем в домотканых одеждах. Заходи ко мне как-нибудь вечерком, и я подумаю, чем тебе помочь.
Но ни одна из девушек так и не решилась прийти к нему. Они не хотели идти, поскольку, несмотря на всю свою наивность, отлично знали, что жирные желтые пальцы купца чаще касаются их тел, нежели рулонов шелка. Самая же младшая из сестер утверждала, будто он засунул себе в штаны какое-то животное, и оно шевелилось каждый раз, когда девушка склонялась, чтобы восхититься новыми образцами шелка, которые торговец не уставал ей показывать.
Но несомненно одно — старый разбойник думал о девушках, а они ни на минуту не забывали о шелках. И однажды ночью сестры придумали план.
Купец находился в дальней комнате своей лавки и подделывал записи в книгах, чтобы обмануть королевских сборщиков налогов. Вдруг в дверь стали осторожно скрестись.
— Кто там? — взволнованно спросил купец. В те времена было мало грабителей, но он, будучи сам нечист на руку, хорошо знал об их существовании и был готов к встрече с ними в любой момент. — Не забывайте, что мой дом охраняют шестнадцать слуг и дикая собака.
Но за дверью раздался сладкий голос:
— Это я, дорогой купец, Фейр, седьмая дочь фермера. Но если у тебя здесь дикая собака…
Купец подпрыгнул, обрадовавшись своей удаче, и настежь распахнул дверь.
— Проходи же в мою недостойную лавку, — воскликнул он, пропуская Фейр внутрь. — Здесь никого нет, кроме меня, ты ослышалась. Дикая собака! Какая чепуха! Не бойся, подходи ближе, и я подберу тебе шелк на платье. Однако я не смогу удовлетворить твой вкус, пока ты одета. Тебе придется снять свою одежду, — игриво сказал ей торговец.
Фейр быстро разделась. А купец тем временем облизывал губы и закатывал глаза. Фейр заметила, что странный зверь опять сидел в его штанах.
— Теперь встань здесь, у стенки, а я обмерю тебя, — сказал купец.
Фейр скромно повиновалась, и купец, не в силах больше сдерживаться, бросился на нее.
— Неужели все это так необходимо? — удивилась Фейр, когда он обнимал и целовал ее.
