— Уасти, я не целительница.
— Ты странная, — поправила меня она. — В глазах у тебя больше силы, чем в пальцах, а в твоих пальцах больше силы, чем в моих, и ты позволяешь ей пропадать втуне.
— Нет у меня никакой силы.
— Но тебе уже доводилось исцелять. Да, я знаю об этом. Я чувствую, как от тебя пахнет этим.
— Не исцеляла я. Все делала их вера в то, что я могу исцелить, а не то, что я предпринимала.
Я произнесла это прежде, чем успела удержать вырвавшиеся слова, и Уасти чуть улыбнулась, довольная, что я связала себя признанием. Тут я очень рассердилась, и вся боль, страх и ошеломленность дружно обрушились на меня. Кому как не мне знать, что показывая другому его страхи, обнаруживаешь и собственные? Однако я тут ничего не могла поделать. В фургоне было темно, пологи опущены, блестели только яркие глаза Уасти да яркие глаза кошки — два над двумя.
— Уасти, целительница, — сказала я, и голос мой был бледным твердым лучом, пронзившим эту темноту. — Я вышла из чрева земли и жила с людьми в приданном мне ими облике, которого я не выбирала. Я была богиней и целительницей, разбойницей и воином, а также лучницей и возлюбленной, и пострадала за все это, и мужчины и женщины, загнавшие меня в тиски, причинившие мне страдания, тоже пострадали из-за меня. Я не буду больше бегать между оглоблями. Я должна принадлежать самой себе и никому другому. Я должна найти сородичей моей души прежде, чем меня испортит засевшее во мне черное влечение. Ты понимаешь, Уасти караванного народа?
Две пары бусинок из яркого льда молча глядят на меня в ответ — бесформенное существо, видящее, ждущее.
— Смотри, Уасти, — я подтащила жаровню поближе к себе и разворошила угли, а потом оттянула с лица шайрин.
При мерцании углей я видела, как сжалось старушечье лицо Уасти, на котором вдруг еще резче проступили морщины. Кошка ощетинилась и вскочила, плюясь, прижав уши к голове.
— Да, Уасти, — сказала я, — теперь ты видишь.
Я снова надела маску и уселась, гляди на него.
Какой-то миг она не двигалась, а потом успокоила кошку, и ее собственное лицо ничего не выражало.
— И впрямь вижу. Больше, чем ты думаешь, дочь Сгинувших.
При этом имени я съежилась, но она подняла руку.
— Подойди сюда, Пропащая. — И я подошла и опустилась перед ней на колени, потому что ничего иного я сделать не могла, а кошка спрыгнула с ее колен и убежала куда-то, чтобы укрыться от меня.
— Да, — сказала Уасти. — Знаю я немного. Только легенду, но легенда дым от костра, а дерево, пожираемое огнем, — это сущность. Когда я была маленькой, много-премного лет назад, односельчане увидели, что я обладаю целительным Прикосновением. Моя деревня отправила меня жить к дикому народу в горах, и там я научилась своему ремеслу. Это были странные люди, скитальцы, они кочевали с места на место, но верили, что обладают оком бога, великого бога, более великого, чем любой другой, и куда б они ни шли, всюду возили с собой шкатулку из желтого металла, а в той шкатулке хранилась Книга. Она была написана на незнакомом языке, и некоторые старики утверждали, что умели читать ее, но я в этом не уверена. Они жевали траву, которого выращивали в горшочках с землей, лежали в темных местах и грезили о Книге. Но легенды о древней сгинувшей расе они знали.
На обложке той Книги была надпись. Обложка была золотой, и рубчики тоже золотыми, но я никогда не видела ничего, кроме надписи. Они никогда не позволяли женщине заглянуть в нее. — Уасти откинула в сторону ковры, мяла железяку, которой она ворошила угли в жаровне, и сыпанула чем-то из открытого сосуда на голый пол. И начертала раскаленным металлом такие слова:
БЕФЕЗ ТЕ-АМ А затем взглянула на меня.
— Ну, Пропащая?
Слова, столь близкие мне в рассыпанной ею зеленой пыли, негромкие из-за их силы — какими же новыми и чуждыми они казались, ибо я не почувствовала в них никакого зла, только великую печаль.
— Здесь истина, — прочла я.
— Они называли ее Книгой Истинного Слова, — сказала Уасти. — Ее продиктовал их бог, но легенды знали лучше, и целительницы тоже знали лучше. Вот так узнала и я.
Глава 3
Я думала, что была одним целым с Дараком по-своему, забывая, что единство приходит не только от тела. Теперь я стала одним целым со странной старухой караванного народа, благодаря почти неощутимому процессу, проистекающему из понимания.
День спустя, после того как мы поговорили друг с другом, гроза прекратилась и караван поспешил дальше. Время года было поздним для путешествия, снегопады приблизились вплотную, таясь за беловато- серыми небесами, усеянными сгустками туч. Фургоном нашим и тянувшими его лохматыми лошадьми правил какой-то паренек. Уасти часто вылезала пройтись пешком, и я шла вместе с ней. Она была очень подвижной и сильной, и холод соскальзывал с нее, как вода с панциря черепахи. Я не видела девицу, бывшую ученицей Уасти, за исключением тех случаев, когда она приносила ей еду. На меня она не смотрела, только на Уасти, умоляюще, как собачонка.
Но все это было мелочью по сравнению с единством.
На самом деле рассказала она мне не так уж и много, но она знала, и это было для меня чудесным раскрепощением. Легенды, которые они рассказали ей, те странные дикари и дикарки из варварского племени, где она научилась своему искусству исцеления, были многоцветными, многогранными и, как бывает со всякими легендами, их требовалось читать между строк, рассматривать скептически, но не переусердствовать в скептицизме, просеивая, отвергая, ища. Когда-то существовала раса — Сгинувшие, называла их Книга племени — великая раса, достигшая большого мастерства в применении Силы, раса гениальных целителей и магов. Но ими овладело Зло и съело их, а потом опять отрыгнуло в новом обличье. И они властвовали, дыша злобой, ненавистью и порчей. В конечном итоге пришла болезнь, безымянная и все же ужасная, и они умирали в самих актах наслаждения, которые и навлекли на них проклятие. Некоторых погребли в великолепных мавзолеях их предков, другие, поскольку не осталось никого, кто мог бы похоронить их, сгнили в своих дворцах и стали наконец белыми костями среди белых костей своих городов, а потом рассыпались даже кости.
И так их больше не стало на свете. Но Книга, по крайней мере, по словам жрецов, утверждала в своем надрывном крике, что древняя раса состояла не только из зла и ненависти. Ее символом был Феникс, огненная птица, восставшая из собственного пепла. Будет второе пришествие — боги и богини снова будут разгуливать по земле.
Не знаю, считала ли меня Уасти одной из второго пришествия. Во мне определенно было немного от богини. Она никогда не спрашивала меня, ни откуда я явилась, ни что я знаю, и я никогда не рассказывала ей больше, чем в тот день, когда сорвала с лица шайрин.
Уасти начала обучать меня своему искусству, на свой лад очень простому и скромному, и душа моя отозвалась: я хотела — мне нужно было узнать.
Караванщики начали принимать меня в свою среду. Теперь, когда я ходила среди них вместе с Уасти, они почти не замечали меня, а раз или два, когда я одна уходила подальше от фургонов, ко мне подходили люди из пещер, где они укрывались на ночь, и просили передать Уасти то-то и то-то. А однажды я нашла заблудившуюся в каких-то пещерных ходах плачущую девочку, и когда я вывела ее обратно к свету костра, она шла, очень доверчиво и вложив свою ладонь и мою. Я не из тех, кто обожает детей, для этого во мне мало общего с обычной женщиной, но доверие ребенка — замечательный комплимент, и оно тронуло меня.
Той ночью я молча плакала по Дараку в фургоне, и хотя я молчала, я знала, что Уасти услышала мое горе, но она не подошла спросить или утешать, зная в мудрости своей, что она ничего не может сделать.
На следующий день стало лучше.
О, да, он всегда будет там, во мне, у меня есть веские причины помнить, но это как старая рана — ноет только в определенные моменты, а потом вполне свыкаешься с ней.
На восьмой день после того, как я присоединилась к ним, начал падать снег, густой и белый.
