Карраказ Бездушный, порожденный злом твоей расы… спасения нет… Ты проклята и понесешь проклятие с собой… и не будет никакого счастья. Ваши дворцы в руинах. На павших дворах… греются на солнце ящерицы… позволь мне показать тебе, какая ты».
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ТЕАТР ВОЕННЫХ ДЕЙСТВИЙ
Глава 1
Когда я покидала деревню под вулканом, собравшиеся толпы смотрели на мой отъезд мрачно и со страхом; женщины плакали и хватали меня за рукава. И позже, из амфитеатра гор, я оглянулась назад и увидела алый светильник — деревню, горевшую при вторичном извержении вулкана. Теперь я ехала с Вазкором, хотя и не бок о бок, даже без той отдаленной близости, которая связывала меня с Дараком. Нас разделяли сотни неодушевленных и живых объектов: великолепно разодетые солдаты; невероятно убранные лошади в шелковых попонах с вплетенными в гривы и в хвосты пурпурными лентами и золотыми нашлепками на сбруе; фургоны с провиантом, запряженные мулами, и даже рекруты с хуторов, облаченные, как и солдаты, в кожу, но без масок, с такими же мертвыми глазами и лицами, какие я видела у них при первой встрече.
В Эзланне звонили колокола, глухо и бесконечно, и толпы бурлили по обеим сторонам улиц и балконам. Я ехала в своей открытой колеснице, которую за воротами покину и сменю на карету. Народ кричал и приветствовал нас. Это было больше, чем процессией богини и короля, — это был великолепный отъезд начальника на войну. За Белой пустыней тянулся Театр военных действий, место турниров, где каждая коалиция сражалась с другими, однако Вазкор знал, да и другие, наверное, тоже, что нынешний Театр военных действий начнется у черных ворот Эзланна. Каждый Город был для него призом, завоеванием и властью, чем-то, способным хоть на время затянуть кровоточащую рану его гордости. Да более того: не только Города юга, но и все за пределами его тела и даже само тело ему требовалось покорять и держать в тисках, чтобы удовлетворить снедавшее его душу страстное желание.
Крики и колокола все звенели и звенели. Как непохоже на деревню, совсем непохоже. Но впрочем, ведь богиня-то на самом деле не покидала их; ее Сила была повсюду, в огромных неподвижных статуях и в лице ее главного жреца Опарра.
Я чуть не рассмеялась.
За мной ехало восемьдесят воинов в масках фениксов, носящих все, как один, на правой груди знак золотой кошки; каждой из десяти групп в семь воинов командовал восьмой воин, носивший на талии зеленый кушак. Идея эта принадлежала не мне, а, надо полагать, Мазлеку. Однако теперь никто не мог с кем-то спутать почетный караул богини. Уж не знаю, как они договорились с кузнецами и торговцами краской — ведь никакого собственного дохода у меня не было.
Добираться до За нам пришлось четырнадцать дней, вдвое дольше, чем потребовалось бы одинокому коннику, но так обстоит дело с любыми караванами. Мало что вызывало у меня личный интерес; ибо я была заточена в своей карете — душном позолоченном ящике. После каждой ночи я просыпалась негнущейся и с болями во всем теле. Карету с трудом тащили четыре норовистых тихих мула. Несколько раз в день она, содрогнувшись, останавливалась, и я слышала, как возницы уговаривают и увещевают мулов, в то время как те стояли, глядя на них с вежливым интересом, пока кучера не пускали в ход кнуты.
Я взяла с собой всего двух женщин — самых хорошеньких, ибо мне вдруг пришло в голову, что мне волей-неволей придется часто смотреть на них, — но они оказались вздорными, беспокойными и боялись находиться долго в моем обществе; а их разговоры, возникавшие непродолжительными вспышками, были пустой болтовней дур.
Каждую ночь сооружали лагерь, предприятие как военное, так и архитектурное, что увеличивало продолжительность нашего путешествия. Сперва, приблизительно ранним вечером, пехотинцы проворно маршировали вперед, достигали намеченного места стоянки и начинали воздвигать переносные металлические стены, привезенные ими на вьючных лошадях. К тому времени, когда прибывали конники и повозки, лагерь надежно окружали железные секции стен пятифутовой высоты с затейливыми воротцами, и вырастали шатры и палатки. Выставляли часовых, размещали и кормили лошадей, аккуратно разводили костры и готовили еду. К ночи мы становились городом, и притом шумным городом. Несмотря на крепкие железные стены и часовых, по проходам между палатками всю ночь шатались пьяные, ревностно преследуемые разъяренными начальниками; лошади срывались с привязи и носились галопом по лагерю, храпя, испражняясь и врезаясь во что попало.
Горстка проституток еженощно устраивала оргии в своих аляповатых жилищах в нижнем конце лагеря, и там вспыхивали драки, вызванные нелепым соперничеством между теми или иными группами солдат. Существовала неистовая и индивидуальная преданность своим: всякий капитан, под началом которого служил какой-то солдат, был лучше любого другого капитана. Каждый рассвет озарял мертвые и умирающие останки жертв этих стычек до тех пор, пока Вазкор не положил им конец, пригрозив казнить холодным и трезвым утром всякого, кто обнажит меч против своего же брата — солдата. Однако прежде чем новый порядок дошел до их мозгов, пришлось устроить три такие казни.
Шатер Вазкора служил центром лагеря. Мой же стоял, отделенный от него одним-двумя рядами палаток, под защитой моей собственной стражи. Я заметила, что среди людей Мазлека не случалось никаких драк и никто из регулярных войск тоже не решался бросить им вызов. Ледянисто-красными зимними рассветами лагерь свертывался и готовился к отбытию. Эзланны, у которых все естественные функции были скованы жесточайшими табу, всячески исхитрялись в утаивании того, что было необходимым. Рекрутированные хуторяне, словно в порядке умышленного оскорбления, совершенно открыто ели, пили и отправляли все прочие телесные надобности. На них смотрели как на животных, вот они и вели себя, как животные, и — любопытная вещь — поступая так, добились в какой-то мере животного достоинства. Во мне больше не было ни отвращения, ни жалости к людям, привязанным к таким необходимостям; я теперь жалела не их, а утаивающих и отрицающих естество эзланнов. Большая часть путешествия была, как я сказала, смертоносной для меня.
Я прихватила с собой книги из библиотеки Асрена, но тряска кареты и тусклый свет делали чтение при движении совершенно невозможным. Лишь ночью я могла обратиться к ним, да и тогда не читала, так как каждая страница, к которой я прикасалась, заключала в себе его призрак и напевала особую меланхолию. Зимние виды из маленького окошка кареты — сплошная беспросветная белизна, совершенно плоская, со снежным маревом на близком горизонте, закрывающим небо или, возможно, горы, — вызывали у меня по ночам мертвенные бледные сны. В пустыне, похоже, не водилось никакой живности, даже снежных волков и медведей, как в горах Кольца. Сам караван производил большой шум, но помимо него не было ничего, вообще ничего.
На рассвете десятого дня пути я позвала к себе в шатер Мазлека.
— Мазлек, найди мне верховую лошадь и какую-нибудь подходящую для меня мужскую одежду, чтобы я могла ехать верхом.
Он выглядел пораженным.
— Но, богиня… — он заколебался. А затем сказал:
— тогда придется доставать одежду мальчика… И понимает ли богиня, какой стоит холод? Несмотря на колебания, одежду принесли: простая, черная и чистая, но поношенная. Я натянула легины, тунику до колен с разрезами по бокам и сапоги. Когда я затягивала пояс и мне пришлось проколоть новую дырочку для пряжки, мне вдруг с неожиданной болью вспомнилось, как я надела в ущелье одежду мальчишки- разбойника при Дараке. Мазлек принес и плащ, тоже черный, но с подкладкой из чистого серого меха какого-то животного — вернее, шкурок нескольких животных, так как я различала по меткам и сочленениям, где они соединялись. Я подсчитала шкурки, чтобы знать, когда поеду, сколько смертей, двенадцать или четырнадцать, согревают меня. На руки я натянула собственные перчатки, расшитые золотом. Они и золотая маска, несомненно, выглядели совершенно не соответствующими моему новому наряду. Снаружи ждала вороная кобыла. Мне выбрали очень послушную и благонравную. Откуда ж им знать, что в лесу с Маггуром я скакала на бешеных бурых лошадях.
Я легко перемахнула в седло, вызвав огромное удивление. Меня взволновала возможность снова почувствовать между бедер живое существо, то явление, которое, кажется, всегда пробуждает сексуальное воображение, а на самом деле означает, по крайней мере для меня, своего рода стихийную свободу. Я знала молодцов Дарака, которые были «едины» со своими лошадьми, и я отлично понимаю, что они имели в виду,
