распилить эту мандолину. Потом еще придется раздобыть подходящую дудочку, да всякий столярный инструмент, который понадобится, чтобы собрать все это воедино... Подобные планы давались ему нелегко — воспоминания о погибшем инструменте все еще ранили душу. И всегда будут ранить. Миаль закопал щепки и обрывки струн на холме Тиулотефа. Наверное, это была первая могила, что появилась там за много веков. И уж несомненно — первая могила, орошенная слезами.
Но горе не притупило прочих чувств. Возвращение в собственное тело придало Миалю уверенности, а опыт странствий духа — подбодрил. К тому же последний месяц ему везло. Везло в играх и на поприще менестреля. Ему повезло даже с девушкой, что жила в деревянном домишке в низине — ей были нужны лишь ночь и еще день, а не все его дни и ночи до скончания века. Может быть, это старуха-травница благословила его на прощание? Миаль подарил ей три серебряных колка от мертвого инструмента, раз она так заботилась о нем, пока он... был в отлучке. Она даже зашила его рубашку, которую перед тем сама же разрезала, чтобы отыскать снадобье, погрузившее менестреля в транс. На самом деле ее звали вовсе не Чернобуркой. Корявая надпись, выцарапанная на двери ее хижины, осталась от предыдущей хозяйки. Даже Парл Дро порой в чем-то заблуждался.
Это соображение подбадривало Миаля, когда он отправился на поиск, не вооруженный ничем, кроме обычного набора своих смешных хитростей. К тому же веру в успех вселяли воспоминания о прежних удачах — хотя тогда все было куда сложнее, и вдобавок его мучила лихорадка оттого, что пришлось делиться силой сразу с двумя алчущими неупокоенными.
Теперь он больше не дрожал от страха и даже не впадал в отчаяние. Миаль твердо намеревался заявить свои права законного наследника. Единственное богатство Дро, на которое он претендовал — сомнительное, как горький эликсир, удовольствие общаться с Убийцей Призраков, со всеми его обширными познаниями, с его нелицеприятными суждениями, язвительностью и мощным разумом. Миаль вырос в волчьей яме, и с тех пор мир так и казался ему все той же ямой. Он устал от этого. Он хотел научиться видеть жизнь иначе и понимал, что Дро может помочь ему найти себя или, по крайней мере, подскажет, где искать. Миаль не мог позволить своему настоящему отцу, который зачал его по случайности и встретился с ним лишь после своей смерти, вот так вот просто взять и уйти. Может быть, Миаль научился этой хитрости у девиц, с которыми у него не сложились отношения. Но это была действенная хитрость, а имя ей было — вымогательство.
Что же касается прочего, то менестрель знал — Дро больше никогда не будет тянуть из него силу. Убийца Призраков был для этого слишком независимым созданием, а потому смог научить свое внутреннее пламя поддерживать само себя, как огонь в жерле вулкана. А то что Миаль был для него причиной оставаться на этом свете — или напоминанием о жизни — так он был только счастлив от этого, горд и рад, что зачем-то нужен. Пока Миаль жив, Дро не умрет и это было прекрасно и даже забавно. Менестрель до того стремился найти смешные стороны в сложившихся обстоятельствах, что теперь его преследовала картина, при мысли о которой он трясся от смеха. Он представлял, как ему, Миалю, будет лет пятьдесят пять или около того, а Парл Дро, его отец, ничуть не изменится со временем и будет выглядеть на пятнадцать лет моложе сына. Хотя логично, если Дро тоже будет стареть — он ведь достиг совершенства в подражании живым.
«Это очень легко — идти за тобой, — сказал Миаль Дро у костра в развалинах старой крепости, когда ночь вокруг пылала в лихорадке. — Ты оставляешь после себя что-то вроде тени. Глазами не видно, но я ее чувствую. Найти тебя так же просто, как дышать».
Наверное, найти бесплотного духа, который решил оставаться невидимым, будет немного труднее. Однако тут и там Миаль успевал заметить нечто, подобное лучу маяка — привычки призраков имели слишком большую власть даже над Парлом Дро с его завидным самоконтролем. К тому же связующее звено само по себе — лучший проводник в мире. Но что Миаль ему скажет, когда нагонит? Подбирать слова, общаясь с существом вроде Парла Дро, по-прежнему было нелегко. Но теперь он верил, что сумеет найти слова. Как-нибудь.
Солнце охватило пламенем черные верхушки тополей. Ясное небо было словно огромный, слабо подсвеченный балдахин в непостижимой вышине. Ни облачка. Ни птиц. Ни даже звезд.
Но незримый след чувствовался ясно. Он вел Миаля через горбатый холм, прочь с дороги, по извилистой тропинке в глубину леса. Свет вдруг стал меркнуть так быстро, словно вода утекала из горсти.
«Ты чародей, — мог бы сказать Миаль отцу. — Ты можешь перед кем угодно притворяться, что всего лишь человек, а сам проходишь сквозь стены. Ты неуязвим, тебя нельзя ни зарезать, ни повесить, ни отравить, ни вообще убить, как убивают людей. Ты мог бы проникнуть в королевскую сокровищницу и стащить все, что понравится. И ты хочешь вот так запросто от этого отказаться? Как человек, который живет воровством, я в возмущении!»
Или он мог бы сказать: «У меня никогда не было отца. Только скотина с кожаным ремнем в лапе».
И еще он мог бы сказать: «Ты же знал, что я опять пойду за тобой. Как тогда. Перестань делать красивые жесты и посмотри правде в лицо. Да, ты виноват, что изгнал за грань многих других, подобных тебе. Но ты полон решимости уцелеть во что бы то ни стало».
Яркие краски осенней листвы сменились зеленым и бурым, ветвистые стволы приобрели оттенок остывшего пепла. Поляна была пуста — или только казалась пустой.
Миаль остановился. К горлу подкатил ком, сердце бешено билось. Он придирчиво рассматривал слишком уж пустой промежуток между двумя древесными стволами.
— Вот это да, — сказал Миаль, и голос его был легок и звонок, а дикция — превосходна.
В просвете меж стволами появилась тень — мрачная и бесформенная.
— Я говорю, — повторил Миаль, — вот это да... А потом собрал свою внутреннюю силу и ударил туда, в тень меж стволов, опутал, сковал и потянул. И Парл Дро проявился — силуэт, наполненный бархатным сумраком, а потом и более бледный рельеф лица между угольно-черным плащом и волосами цвета воронова крыла.
Парл Дро смотрел на Миаля — слегка сердито и со сдержанным любопытством. В этот миг его неодобрение было почти забавно, его зловещая красота — почти трогательна. Его отчаянье, если только он все еще его испытывал, было и вовсе незаметно.
И Миаль засмеялся, глядя на него. Сейчас он казался себе прекрасным и беспощадным — словно золотой ангел, слетевший на поляну прямо с заходящего солнца. Совсем как настоящий принц — он же всегда знал, что на самом деле родился принцем.
— Вот это да! — протянул Миаль в третий раз, только теперь он уже знал, что сказать. — Чертовски забавно встретить тебя здесь!
