Золотой Медведь выступил немного вперед, несомненно, пытаясь разобраться и разгадать загадку.
Я соскользнул с коня и крикнул одному из грумов с разинутыми ртами, чтобы он подошел и укрыл жеребца, потому что от него все еще шел пар на ледяном ветру.
Я пошел прямо к Золотому Медведю Демиздор. Я больше не был зол или ошеломлен. Я точно знал, что будет дальше.
В парке я не носил меч, брал только нож для разрезания веревки или чистки лошадиных копыт от грязи. Я вонзил этот нож по самую рукоять в живот Медведя и наблюдал, как он извивается и шатается, пытаясь вытащить его, наконец, он покатился на истоптанный снег и умер.
В городах бронзовая маска не убивает золотого подданного своего господина.
Таков порядок, без всяких исключений.
Мне кажется, я потерял рассудок, когда, вытерпев пребывание в клетке, в то время как следовало отказаться, теперь я отказывался, когда следовало стерпеть. Как и многие до меня, я действовал не в нужный момент и не правильным образом, потому что я должен был действовать раньше и не сделал этого.
Мой гнев иссяк. Я был только непреклонен, сознавая, что все потерял, скорее всего и жизнь тоже, и мне не от чего было отказываться.
Меня привезли назад во дворец Эррана и бросили головой вперед в мою комнату с абрикосовыми окнами. Всякое оружие было убрано, кольцо-ключ изъят; меня заперли.
Вскоре меня посетил Эрран с тремя серебряными командирами.
– Я разочаровался в тебе, – сказал он, – ты глупец.
Я сказал:
– Я расстроил твои планы, потому что ты сделал меня игрушкой идиотов. Тебе следовало лучше разобраться во мне. Глупец ты, мой повелитель.
– Посмотрим, – сказал он.
Он прохаживался передо мной совершенно свободно и без опаски, как будто ему нечего было бояться. Совершенно очевидно, что убивать его мне не имело смысла; слишком много было желающих занять его место.
Он взял одну из книг, лежавших на столе. Он сказал:
– У тебя появился хороший вкус к городским вещам – литература, музыка, любовь… Некоторое время назад, когда я вырвал тебя из рабских тисков Кортиса, кажется, я говорил тебе, как меня зачаровал и заинтриговал процесс заживления твоих ран. Так как ты нарушил закон и должен быть наказан за это, я решил заодно и узнать ответ на мой запрос. Другой пользы мне от тебя не может быть.
У меня пересохло во рту. Я был бы действительно дураком, если бы не понял, что мне уготовано. Он сказал, спокойно и без лишней холодности, и без возбужденности Зренна:
– Сначала я отрежу твою правую кисть, мой Вазкор. Я смогу тогда сам убедиться, как и ты, кстати, до какой степени твое тело способно восстанавливать ткани. Потом я выну твои глаза, извлеку твой язык и отрежу дыхательное горло. Если ты это переживешь, мои врачи вынут твои внутренности. Естественно, ты можешь умереть от шока прежде, чем мы дойдем до этого. Если ты выживешь и сможешь восстановиться – что является спорной и экстравагантной мыслью, – возможно, я восстановлю тебя в качестве своего подчиненного. Было бы недальновидно не сохранить такой приз – совершенно неуязвимый витязь.
Ужас черным червем подступил к горлу, но я не хотел, чтобы он видел это. Я сказал:
– Когда будешь на смертном одре, Эрран, молись, чтобы никогда не встретиться со мной там, куда ты пойдешь.
Он отмахнулся жестом, который говорил: а-а, он опять стал дикарем.
Что это за чушь о встречах после жизни? Вслух он сказал только:
– Мы начинаем завтра на рассвете. На сегодня тебе принесут пищу и напитки, женщин, если хочешь. Наслаждайся своими ощущениями, пока они у тебя есть.
Закат покраснел за толстыми стеклами западного Окна, но вспыхивал яркими оранжевыми огнями сквозь разбитый хрусталь.
Этот странный и контрастный рисунок был результатом моей ручной работы, которую я выполнял над окном с помощью скамьи, стола, бронзовых чаш и кувшина. Тщетно. Свинец держался. Стекло раздробилось на части, но ни одна не годилась на оружие.
Задолго до того, как солнце опустилось, рисуя свои зловещие узоры света на оконном переплете, я занялся исследованием своих мрачных перспектив. Что я неожиданно наткнусь на какое-нибудь средство борьбы в последнюю ночь, или что завтра я мог бы пригласить к себе парикмахера, чтобы он побрил меня до прихода стражи Эррана, силой позаимствовать у него бритвы и применить их как-нибудь. Другие безумные мысли кружились в голове. Я мог бы соблазнить часовых, поставленных у моей двери; они были бронзовые, пристрастные к вину… выхватить меч, вырваться – меня бы схватили и убили, ничто другое не представлялось возможным, но не разрубали бы до смерти, как живой кусок мяса, и кое-кто погиб бы вместе со мной. Потом я мечтал о том, что смогу-таки как-то уйти от них, зная, что это – лишь мечты.
Окно потемнело, и сквозь разбитые стекла ворвался ветер.
Через час после захода солнца дверь открылась. Серебряный командир и десять бронзовых стражников вошли, чтобы проследить, как двое в матерчатых масках расставляют мой обед. С извращенным великодушием Эрран прислал мне превосходную еду. Когда его люди ушли, я поел немного, думая подкрепить себя для бравады, но во рту был привкус пыли и пепла, и я скоро оставил попытки.
Я слышал, как играет музыка за стенами моей тюрьмы. Ночью в Эшкореке всегда звучала мелодия или песня.
Я с силой ударил кулаком по свинцовой оконной раме, потому что эта ночь была не для песен.
