Ее лицо было бледнее, чем лицо Эттука, и она тоже улыбалась, но это была улыбка победы, хотя к ней примешивался старый страх и неясная вечная ненависть. Когда я наклонился в проеме входа в палатку, она почти побежала мне навстречу, потом остановилась, сдерживаясь. Я подошел к ней, обнял, и она заплакала.
– Неужели ты предполагала, что я потерплю поражение? – спросил я ее.
– Я думал, их коварные иглы в темноте могут поранить меня, но не ножи полудурков. Ты все слышала?
– Все, – всхлипнула она. Ее дыхание обожгло мне шею, и она стиснула руками победу, символом которой была для нее моя плоть. – Как ты сломал ребра Дистику и выпустил жизнь из Джорка, и что Урм и Тоони не смогут пойти на охоту до тех пор, пока луна не превратится в серп.
Мне было радостно слушать, как она выражает свою ярость. Она была настолько значительнее других женщин, которые умели только причитать и визжать.
– Кажется, Тафра сама могла бы побить храбрецов крарла.
Она посмотрела мне в лицо сияющими глазами.
– Тафра произвела сына, который может.
Она положила свою руку на мою и тут увидела, что я принес. Раньше она не заметила, будучи целиком поглощена мной. Сейчас она отдернула руку, и ее сияние померкло.
– Что это за вещь?
– Дар твоего мужа, мать, щедрый подарок вождя его новому воину. Он привел меня в свою палатку, открыл сундук и велел выбирать, что пожелаю.
– Почему это из всех сокровищ?
– Почему бы не это?
Она отвернулась от меня, ушла в дальнюю часть палатки и села на прежнее место. Она подняла шайрин, который там лежал, и закрыла им свое лицо. Хотя таков был обычай, мне стало от этого холодно.
– Ты воин, – сказала она, видя, что я нахмурился. – Я должна прятать свое лицо.
– Я уже был воином, когда вошел, но тогда ты не закрывалась. Ты прячешься от кого? – Я поднял сувенир, который принес сюда из трофейного сундука Эттука, и протянул его ей.
Я увидел, что Тафра испугалась. Она явно остерегалась маски, как чего-то знакомого. Я вспомнил про заряд, пробежавший от маски, когда я схватил ее: какая-то странная магия, заключенная в серебре, какой- то дух. – Я верну ее ему, – сказал я. – Она проклята?
– Нет, – сказала мать. Я не мог больше читать ее чувства, спрятанные за шайрином. – Среди палаток была женщина из Эшкира. Воины захватили ее. Она была моей рабыней, но она убежала после твоего рождения. Маска принадлежала ей.
Я вспомнил, что Котта говорила об этом накануне Обряда для мальчиков, и как Тафра вся съежилась тогда.
– Она причинила тебе вред, эта женщина из Эшкира?
– Нет, – сказала Тафра, – но женщины из больших городов злые, и там, где они проходят, остается след, похожий на ожог. – Тогда я возьму этот предмет и избавлюсь от него, – сказал я.
– Нет, ты именно это выбрал. Это предназначалось тебе. Колдовство давно потеряло силу; маска не причинит тебе вреда. – Тафра вздохнула под вуалью, сдерживая дыхание, как будто боялась о чем-то проговориться. – Это предназначалось тебе, – повторила она. – Оно не принесет тебе вреда.
Глава 4
В тот год, как всегда, зимнее перемирие закончилось на Змеиной Дороге в месяц Воина, и я участвовал в своих первых мужских баталиях.
Сражения были беспорядочные и кровавые. Победитель брал от побежденных что хотел – металлы, оружие, женщин, напитки. Чаще всего после этого заключалось соглашение, пищавшие женщины возвращались в свои прежние палатки, а мужчины произносили клятвы. Тем не менее, за пределами действия перемирия и соглашения крарлы нападали друг на друг без разбора. Дагкта иногда враждовали между собой и непрерывно со скойана, моуи, итра и всеми остальными. Вы могли вести меновую торговлю и делиться мясом с кем-нибудь зимой и летом, а весной вы должны были с ним рубиться. Таков был обычай племен, и, возможно, в их туманном прошлом такая схема имела свои основания. Но как и в других обычаях, осталась только кожура, а сам плод давно исчез. Я служил этому обычаю – он подходил моему нраву, давая мне возможность щедро расточать мою ненависть, – но я никогда не считал его благородным или мудрым. Только на черном болоте племена не сражались. Говорили, что они почитают Книгу, а не божество, и их считали странными. Но поскольку у них не было лошадей или богатства, о них говорили с пренебрежением и оставляли в покое.
Естественно, эти маленькие войны обряжались с ритуальной значительностью. Сначала водружалось копье войны, потом исполнялся танец войны, сопровождаемый призывами демонов, одноглазого змея и многочисленных тотемов. Я не поклонялся ничему этому, рано поняв примитивность и бессилие племенных богов. Обычно люди создают богов по своему образу и подобию. Кроме того, я уже верил в себя самого, в свое собственное тело и в то, что оно может сделать, и это не было удивительным после всего, что со мной происходило раньше. Я видел, как храбрецы увешиваются амулетами, оставляют подношения духам и все равно получают копье в горло. Я же, не обожествляя ничего и не откупаясь молитвами, скакал среди врагов невредимым, кося их, как летнюю пшеницу. Если мужская половина крарла гордилась кровавой резней, то я превзошел их всех и заметил, что некоторые заглядывают мне в глаза и у них начинают дрожать колени, когда я приближаюсь к ним.
Я нашел в убийстве сладкую острую радость. Раньше я не осознавал этого достаточно сильно. Выучив этот урок, я сражался бы круглый год, во все времена года. Во всяком случае, я убил больше тридцати человек к тому времени, как мы достигли восточных пастбищ и летней стоянки, и получил прозвище среди крарлов, с которыми мы воевали: Темный Воин Красных Дагкта, Немеченный. Приятно было видеть, как на смену насмешкам и подмигиваниям пришли смятение и ужас. Мой собственный крарл боялся меня больше
