наплывающее на лунный лик, оставляет на нем письмена об этой паре! О том, как он одурачил тебя и заставил малышку верить, что ей больше не нужна твоя опека. Даже эти ирисы слагают об этом песни. И у меня уже болят уши от всех этих сплетен!
— Что ж, теперь знаю. А что до твоего имени, то ты сама напомнила мне о нем.
С этими словами Азрарн повернулся и пошел прочь. Вашт последовала за ним. Ее длинные черные волосы змеились вслед за ней по траве, высекая маленькие искры, словно кошачья шерсть.
— И что ты намерен теперь делать, Азрарн Великий, узнав об этом? Вернуться в свою башню из тьмы и безмолвно лить кровавые слезы?
Азрарн остановился так резко, что Ваздру едва не ткнулась лицом ему в спину. Но встретила его горящий взгляд без тени страха или смущения.
— Чего ты хочешь добиться, Вашт?
— Я хочу, чтобы ты снова был со мной, хоть та изменила тебя почти до неузнаваемости.
— Вашт, прекрасная Вашт, — проговорил он в задумчивости. — Я помню тебя. Ты была подобна рассвету, подобна первому лучу зари. Но день светлее.
— Ты… ты сравниваешь меня со светом? Ты говоришь, что день прекраснее утра? Но ведь ты ненавидишь солнце, ненавидишь день! Это она научила тебя таким словам! И что же, твоя Данизель была прекрасна, как день?
— Я покажу тебе, — ответил Азрарн. — Коль скоро ты столь глупа, чтобы спрашивать, я покажу тебе.
Он поцеловал Вашт в губы и отступил на шаг. Одного удара сердца хватило ему, чтобы окинуть прощальным взглядом прекрасную женщину, которую он любил когда-то, но уже не помнил об этом. В следующий миг она исчезла в сполохе бледного пламени, подобного клочку зыбкого тумана. А еще мгновение спустя этот туман вытянулся в белую струйку и пропал. На темной траве осталась лишь серая горстка золы. Из этого праха поднялось нечто столь же легкое и зыбкое, как сама зола: маленькая бабочка с крыльями цвета зеленых ирисов. Перелетев лужайку, она порхнула под сень огромных деревьев и затерялась в сплетении ветвей. Азрарн не следил за ее полетом — его взор вернулся к ажурным башням и аркам города, а мысли — к тому голосу, что звал его все эти дни.
Конечно, он знал, всегда знал. Или по крайней мере, всегда мог узнать. Две прерванные охоты, в Нижнем мире и за его пределами, все еще будоражили его кровь. Но он забыл о мести — на время. Забыл о том бегстве… Да, теперь ему не было никакого дела до Вашт, бывшей возлюбленной, однако она сумела пробудить в нем эхо того, настоящего гнева, который клокотал в нем когда-то, иссушая разум и сердце… Нечто, похожее на первые лучи зари, предвещающие восход ослепительного солнца… Рассвет набирал силу: теперь Азрарн думал о Чузе и о ребенке, чьего облика уже не помнил, только большие, широко распахнутые глаза. Повинуясь его мысленному приказу, трое эшв возникли перед ним тремя дымными столбами.
— Идите, — велел Азрарн. — И разыщите мне ту.
И Эшвы помчались, пронзая время и пространство.
Быть может, это были те самые эшвы, что когда-то прислуживали Азрарну-Совейз на острове полого камня, и теперь хотели искупить свою вину, коль скоро они позволили девушке оставить убежище. Неизвестно, наказал ли Азрарн хотя бы одну из нерадивых служанок. Но, пребывая в вечном трепете перед Повелителем, эшвы и без наказания были готовы на все, лишь бы доказать свою преданность и рвение.
Пронзая время и пространство…
Они так спешили исполнить приказ, что после в лесах и рощах не один день бродили перепуганные, рыдающие девушки — все, как одна, темноволосые и синеглазые. Кого-то потом нашли, а кого-то и нет… «О, где моя дочь (или «моя сестра», или «невеста»)? Ее похитили демоны!» Вот какие вопли преследовали неутомимых ищеек. Они хватали без разбора всех похожих девушек, потому что, хотя и не знали, как выглядит теперь дочь Азрарна, не могли ошибиться, едва заглянув ей в лицо.
Но та была хорошо запрятана. Даже эшвы не смогли бы разыскать ее. Даже они. Ибо она, дочь Азрарна, по прежнему оставалась им хозяйкой — такой же, как ее отец. К тому же Чуз Безумный, Повелитель Безумия, положил немало сил на то, чтобы никто и никогда не нашел Азрарну.
И все же эшвы искали — потому что не могли иначе — искали темноволосую девушку в сопровождении мужеподобного создания с двойным ликом — одна половина прекрасна, вторая изуродована. И когда мысль Повелителя обращалась к ним, они раз за разом повторяли: «Ты видишь, мы ищем. Мы переворачиваем небо и землю в своих упорных поисках».
А в Подземном Мире Азрарн неподвижной статуей замер у изумрудного окна, наблюдая полет маленькой зеленокрылой твари. Впрочем, все крылатые твари — равно как и трава, и деревья — казались зелеными сквозь кристалл окна. Азрарну было все равно.
В этом зале с изумрудными окнами хранилась одна книга. Величиной с трехлетнего ребенка, сделанная из тончайших бронзовых пластин, украшенная дивными самоцветами, названия которых давно затерялись во мраке времени, лежала она на высоком постаменте в самом центре зала. Зеленокрылое создание исчезло среди деревьев. Отвернувшись от окна, Азрарн подошел к бронзовой книге и заговорил. Покорные магии его слов, страницы ожили, зашелестели, переворачиваясь, и наконец замерли. Азрарн заглянул в раскрытый том. Любому смертному знаки и символы этих страниц показались бы нелепыми рисунками, но Повелитель Демонов нахмурился: предсказание оказалось недобрым.
И тотчас три тени, неспешно пересекающие яркий лик луны в ночном небе, замерли и насторожились, словно услышали новый приказ. А затем, подобные хищным чайкам, ныряющим в воду за живым серебром рыб, устремились вниз, к темному колодцу сонной земли.
2
Множество легенд было сложено о том, как дитя Демона вернулось на землю. И все эти легенды прекрасны в своей жестокости. Так прекрасен танец змеи, так прекрасно стальное лезвие меча, отлично знающего, что он создан не для красоты, а для битвы. Так прекрасен ребенок, играющий с куклами и замками, если за каждой куклой — человеческая жизнь, а за каждым замком — сгоревший город. Если есть в мире отравленная красота, то именно ею пропитаны эти легенды. На вид Совейз было не более семнадцати лет, но ее разум, конечно, сильно отличался от разума едва созревшей девушки. Внутри же она пока оставалась ребенком, которому еще расти и расти. Или ей было суждено навсегда нести в себе этот отпечаток детства и незрелости? Она знала, что такое красота и свет — но ближе ей всегда казались тьма и колдовство, и собственная воля, заставляющая клониться вниз самые негибкие шеи. Ее любовником был убийца ее матери.
Легенды собирались вокруг нее, как пчелы вокруг меда.
Но существовала одна легенда, которую не любили рассказывать: в ней Совейз прожила тихую, мирную жизнь — насколько это вообще возможно для такой женщины, как она. И, быть может, именно эта легенда более всего приближалась к истинному положению вещей, потому что как же тогда такие искусные ищейки, как эшвы, не смогли найти ее на плоском лике земли?
— В наших лесах творятся жуткие вещи, там поселились колдуны, — шептались кумушки у деревенских колодцев. «Да? — переспрашивали их. — Откуда вы знаете?» И они отвечали: — Охотники уж навидались всякого. Один вышел из чащи на закате и увидел, что за ним по дороге тянется клок светящегося тумана, как сеть, набитая гнилушками. А другой заснул на опушке и проснулся с ослиными ушами.
Иногда ветер доносил со стороны леса чарующие ароматы или нежные звуки музыки, словно перезвон серебряных колокольцев. Зверь больше не ходило старыми тропами, казалось, оно вовсе оставило очарованный лес. Семеро купцов, примчавшихся в город с круглыми от ужаса глазами, говорили, что видели в лесу летающий ковер — он парил в нескольких футах над землей, а на нем сидели двое — не то люди, не
