— Так ты принес мне птицу с телом лошади, — наконец промолвила Азрина.
Хазронд улыбнулся.
— Да, прекрасная Азрина. Птицу с телом, головой, ногами и копытами, гривой и хвостом лошади. Или… лошадь с крыльями. И повернувшись, он отстегнул поводок. — Лети, — промолвил он, обращаясь к первому отпрыску кобылицы.
И лошадь ударила по крыше изящной ногой. Она скакнула и распустила крылья, и взмыла, словно поднятая невидимыми цепями. Она парила над головами, освещаемая лунным светом, и кружила под серебряным колесом.
— Кто там кричит? — осведомился Хазронд.
— Дочь царя, правившего этими землями до меня, — ответила Азрина.
Крылатая лошадь кинжальными ударами крыл разрезала ночное пространство, а затем, паря черным перышком, опустилась на крышу.
— Не хочешь ли прокатиться по небу верхом? — спросил Хазронд у Азрины.
— У меня для таких прогулок есть другие средства.
— Какими бы они ни были, Азрина, — нежно проговорил Хазронд, присаживаясь у ее колен, — они не сравнятся с этой лошадью. Ибо это живое существо, хоть и созданное по моей прихоти. Оно обладает совершенной формой и статью, будучи одновременно земным и волшебным. Этот скакун — ровня тебе по красоте. Твои черные волосы и серебристая бледность на фоне этого сгустка тьмы будут казаться черными и белыми лилиями на залитой лунным светом реке. Никто еще не ездил на этой лошади. Даже я. Так стань же первой и владей этим существом.
Азрина встала. Волны ароматов хлынули от ее платья и волос. Она подошла к лошади и коснулась ее морды. Черный конь склонил к ней голову, и драгоценные камни, вплетенные в гриву, переплелись с волосами Азрина.
— Красавица, — пробормотала та, — ты бы стала моей, если бы была свободна. Но ты принадлежишь ему. А значит, ты не можешь стать моей.
Хазронд тоже поднялся. И белые каменные коты едва слышно зарычали.
— Госпожа, неужели ты отвергаешь мой дар?
— Я отвергаю тебя и все остальное вслед за тобой.
Хазронд завернулся в плащ, как в набежавшую чернильную волну. Взгляд его говорил то, чего лучше бы никому не слышать. Он так волновался, так ждал этого часа, что сама ночь пульсировала от силы его упований. И все же Азрина снова сказала «нет». И непоколебимая воля Хазронда, отступив, ударом хлыста снова вернулась к нему.
— Твое кокетство слишком убедительно, — заметил он. — Я ведь могу и поверить.
— Сделай одолжение.
— Как ты наказываешь себя, Азрина, подпитывая в себе гнев! Как ты обманываешь себя!
— Я припоминаю старое изречение. Кажется, оно звучит так: отправляйся в никуда на крылатом скакуне. Видно, ты стал его жертвой.
Хазронд нахмурился. Крыша опустела, и лишь каменные коты подкрадывались все ближе, и искры вылетали из пастей.
— Эта поговорка звучит иначе, — заметил Хазронд.
— Неужто, Владыка Тьмы? — промолвила Азрина улыбаясь. Эта улыбка была способна заморозить цветы любой любви.
И тогда Азрина прикоснулась губами к черному лепестку — лошадиному уху.
— Будь ничьей, — прошептала она.
И в насмешку над князем Ваздру черная лебедь Азрина поднялась над крышей и легко полетела по небу.
Хазронд изрыгнул проклятие, и сжавшееся пространство, вторя ему, исторгло язык пламени.
Хазронд щелкнул пальцами и исчез вместе со своим подношением.
Коты окаменели, и только их хвосты продолжали со скрежетом метаться из стороны в сторону.
Высоко в небе по-прежнему тихо кричала колесуемая царская дочь.
На самой окраине владений Азрины лежали земли, обладавшие из-за близкого соседства с империей необычными свойствами. Там высилась гора, ее вершина напоминала флагшток, уходивший ввысь на много сотен ярдов и отбрасывавший такую тень, что она закрывала огромные пространства внизу у подножия, лишая их летнего жара и полуденного зноя.
У подножия горы лежал каменный город с единственной широкой улицей, шедшей к голубому храму богини. Каждую ночь, стараясь избавиться от гнета горной тени, на крышу храма выходил для медитации молодой жрец. Он взирал на беззвездное каменное небо.
— Так же нависают над нами грозные и равнодушные боги, — цитируя священные письмена, произнес юный жрец Пиребан и вгляделся в горизонт. — А так выглядит обманчивая надежда, которой тешат себя люди.
Пиребан был очень красив для смертного, его волосы светились чистейшим лунным золотом. Однако обитатели города мало обращали внимания на подобные вещи, находя их несущественными. Жизнь здесь считалась сплошной вереницей препятствий, которым нечего радоваться. Боги карали за радость и не обращали внимания на страдания.
Пиребан, ощущая неизбывную тоску по чему-то неведомому, принял это чувство за веру. Он стал жрецом и посвятил себя служению богине. Но вскоре ее изваяние из грубо отесанного камня, с нарисованными глазами и черной шерстью вместо волос, полностью разуверило его во всем, и теперь Пиребан падал перед ним каждое утро на колени и истязал себя.
Но сейчас была ночь, одинокая земная луна только что выглянула из-за сумрачной горной стены.
— Не луна ли была матерью богини? — рассуждал жрец — он часто разговаривал сам с собой. — Или богиня — порождение луны и солнца? Конечно, она прекраснее любой из своих статуй. Может, она сама стала луной? А что, если луна и есть бледное лицо Азрины, которая несется по небу на крылатом скакуне в своем черном одеянии? — И преисполненный презрения к своим невыносимым грезам, он скинул одежду и вновь принялся хлестать себя терновым веником. Однако ему помешали.
Хазронд, пересекавший пространства между Землей и Нижним Миром, внезапно был остановлен словами жреца. Они были пророчески верны и содержали в себе такую злую насмешку, что Хазронду показалось, будто его кто-то ударил по лицу. И он вышел из своего межвременного пространства на крышу храма, и его глаза метали пламя..
Окровавленные ветки терна выпали из рук Пиребана.
— Что ты сказал? — В голосе Хазронда звучала музыка погибели.
— Я… забыл… — совершенно искренне ответил жрец и, повалившись на колени, добавил: — Ты — бог, не иначе. Если хочешь убить меня — убей. Тот, кто увидел тебя, умрет в блаженстве..
Хотя Пиребана приучали к тупости, от рождения он был прозорлив. К тому же никакое потемочное состояние человеческой души не могло скрыть сияния Ваздру.
Что до Хазронда, то ему это начинало нравиться. Как любой демон, он был восприимчив к лести и небезразличен к красоте. Он взирал на распростертого у его ног юного жреца, на его обнаженное тело цвета слоновой кости, на золотистые волосы и серебристые полоски шрамов.
— Лучше позабудь о том, что прозвучало из твоих уст. Ты похож на Сивеш и Симму, хотя вряд ли в своем невежестве знаешь эти имена (то были бывшие смертные возлюбленные Азрарна, князя Демонов). Но это не важно. Ты счел меня богом. Но я скажу тебе, что этого бога совсем недавно укусила гадюка и ужалила оса. — Хазронд лениво погладил золотистые волосы жреца. — Не ты ли тот лекарственный цветок, который исцелит мои раны? — Прикосновения Ваздру заставили жреца смежить веки. Никогда еще вера не наполняла его сердце такими переживаниями.
— Увы, ты, смертный, не в силах вылечить меня, — с легкой горечью молвил Хазронд. — И об этом тоже забудь. Ты на мгновение усыпил во мне ядовитую ярость, и я вознагражу тебя. Чего ты хочешь?
Пиребан поднял голову, лучась от невыразимых чувств, и утонул во взгляде Хазронда. Смертный ничего не мог сказать, он лишился дара речи.
— Ладно, — решил Хазронд, — я подарю тебе то, чего ты больше всего желаешь, хотя сам и не догадываешься об этом. Это то самое, чем ты привлек к себе мое внимание. Парадокс, не правда ли? Мой
