начинается настоящая жизнь. Когда Ленин дал крестьянам землю! И вот встает старик, высокий, сильный. И говорит: «Я пойду. Моя жизнь уже прожита. Черт возьми! Я принесу себя в жертву».
Вся деревня его провожает. Все на вокзале. Все по очереди целуют его. Для него напекли, нажарили, дают ему в долгий путь. Поезд везет его в Крым. Потом он едет на грузовике. Наконец оказывается у Ливадийского дворца. Старик удивляется: тут и бабенки. Неужели их тоже призывают? Может, это то новое? Он не перестает удивляться. Сначала их ведут в огромную столовую, подают великолепный обед. Ну конечно, прежде чем поведут нас на бойню, нас откармливают, думает старик. После обеда человек в белом кителе приглашает новичков на несколько минут в парк. Он дает им короткую инструкцию. Потом посылает их по комнатам отдохнуть. Мертвый час! Что такое мертвый час, старик не знает.
И когда он слышит об этом, он обращается в бегство. Бежит он по красивому парку. Кричит: «Нет! Нет! Не хочу умирать! Не хочу! Жизнь теперь так прекрасна! » Он бежит, а врачи и сестры за ним. Им едва удается его догнать. Старик удирает от мертвого часа изо всех сил. Наконец его догоняют. Врачиха объясняет ему все. Ага! Понял! Но у них еще много хлопот со стариком.
После сеанса облучения ультракороткими волнами он отдыхает в парке. И раздумывает: «Если я десять раз по пять минут посижу перед этим аппаратом, я помолодею на десять лет, сказал мне доктор. А если я посижу по пятнадцать минут? Вот тогда я, наверно, вернусь домой, как молодой бог». Украдкой во время мертвого часа он покидает свою комнату. Отправляется в лабораторию, включает аппарат и садится под ним. Проходит пятнадцать минут, проходит двадцать, двадцать пять? аппарат трясет его, но он не может его выключить. Рычаг слишком далеко от него. Он кричит, зовет на помощь. Приходит сестра и освобождает его.
Публика получила такое удовольствие от этого фильма, что любой другой режиссер мог только мечтать о таком успехе. В сущности, он показал кусочек новой жизни, показал весело, интересно.
Отпуск моих спутников подошел к концу. А у меня еще оставалось много времени. Коммунисту тоже свойственно мечтать. И желать. Точнее? именно коммунисту. Мне хотелось снова побывать в Берлине, встретиться с товарищами, от которых приходили плохие новости, увидеть отца, о котором вообще ничего не было слышно. И меня охватила тоска по моей матери, которая уже много лет как умерла.
Берлин накануне варварства
Сперва я вернулась в Минск. Мне следовало бы отремонтировать мою квартиру. Это было совершенно необходимо. Опять заботы с квартирой. Но что было мне делать в двух комнатах? Тем более что они были почти пустыми. В один прекрасный день я отдала одну из них нашему секретарю ячейки, который жил у родителей жены. Его жена была одной из наших лучших актрис. Они могли обойтись без маляров: в театральной студии научились раскрашивать декорации. У меня к этому не было никаких способностей, да и опыта не было. Они взялись привести и мою комнату в порядок. Я оставила все свои пожитки в чемодане, купила билет и отправилась в Берлин.
Было это в сентябре 32-го года. Жила я снопа у Александра Гранаха и снова встретила там Лотте. Когда я вошла в квартиру, они как раз подсчитывали свои сбережения. Конечно, я им ничего не сказала. Но они заметили, что я удивлена. Гранах сказал: «Да, да, я пересчитываю свою наличность. Прикидываю, надолго ли ее хватит, если мне придется покинуть Германию».
Что я могла ему ответить? Я еще не осмотрелась. Тем не менее я спросила: «Алекс, это не паника? Ты думаешь, что Гитлер придет к власти?»
Он ответил раздраженно: «Не знаю. Я не политик. Но я знаю, что уже теперь в театре невыносимая атмосфера. Нацисты, как крысы, вылезли из нор. Они уже заняли многие места. Да и улицы полны штурмовиков. Ладно, оставим это. Расскажи лучше о себе».
В тот день мы толком так и не поговорили. Слишком тяжело было у нас на душе. Удручала мысль, что наша А родина катится в пропасть. Неужели никто ее не спасет? Было больно смотреть, с каким отвращением этот прирожденный артист отправился вечером в театр.
На следующее утро я встретилась с двумя друзьями и моей сестрой Зуре в кафе на площади Бюлова, напротив Центрального Комитета нашей партии. Зуре уже стала членом Коммунистической партии Германии, вышла за– * муж за коммуниста. Муж ее не смог прийти, ибо он принадлежал к тем немногим счастливцам, у которых еще была работа. Он был хорошим специалистом? электротехником на городской электростанции.
Мы сидели за столиком у окна. На площади перед домом «Карла Либкнехта» мы видели множество маленьких групп. Люди о чем-то спорили. Я пригляделась и подумала, что это дурной сон: люди в коричневой форме со свастикой на рукавах. У меня перехватило дыхание. С ними беседовали люди в штатском. «Кто эти в штатском?»? спросила я.
«Это наши товарищи. Только я не знаю: эти штурмовики пришли похулиганить или послушать. Мы со всеми ведем беседы. Даже с рабочими парнями из штурмовых отрядов. Пытаемся им объяснить, что они попали на удочку лжи и обмана».
Один из товарищей добавил: «Ведь пестрый народец, эти штурмовики. Одних сбила с толку безработица, другие поддались демагогии нацистов. Третьим достаточно посулить форму. Но самое главное для нас? завоевать на свою сторону рабочих? социал-демократов. Если это удастся, Гитлер не пройдет». Этому товарищу не сиделось на месте. Он встал и сказал: «Пойдемте».
Мы расплатились и вышли. Мои друзья вмешались в споры на площади. Про себя я думала: с какой же страстью борются коммунисты за каждого человека, который вместе с ними был бы готов дать отпор фашистской тирании.
Сестра моя была беременной. Эти дискуссии, которые она, как и все другие товарищи по партии, вела почти ежедневно, очень ее утомляли. Но она держалась мужественно. Сейчас и позже, когда эти варвары захватили власть.
В 1936 году ей пришлось расстаться с мужем и бежать из страны со своим малышом. Трижды пришлось ей бежать от нацистов, пять раз переезжать из одной страны в другую. Дания? Норвегия? Швеция, а когда нацисты были разбиты, весь маршрут снова: Швеция? Норвегия? Дания. И повсюду ей, как коммунистке, приходилось нелегко. В конце концов она вынуждена была заключить фиктивный брак, чтобы получить визу. А потом этот «муж» не захотел разводиться. И тут у нее было много огорчений и хлопот. Не хочу вдаваться в подробности. Многим пришлось еще хуже. Ей все же повезло. Жива она, жив ее сын. То, что она спаслась, она, еврейка и коммунистка, не попала в руки фашистов, уже само по себе было счастьем.
Мои товарищи никак не могли оторваться от спорящих. Я кивнула им и ушла. От площади Бюлова до дома моего отца было совсем недалеко. Я спросила Зуре, пойдет ли она со мной. «Нет, с тех пор как отец женился, я туда не хожу. Других детей он навещает. Меня нет, потому что мой муж гой. Что он коммунист, он еще мог бы простить. Это он уже понимает. Видит же он, что происходит вокруг. А со своим религиозным фанатизмом расстаться не может. Впрочем, увидишь сама».
