чтобы никто не унывал. Очень помогала нам Зильта Шмюкле. Она была костюмершей, но делала все: рисовала эскизы костюмов, шила их, мастерила декорации, а иногда и рисовала эскизы театрального оформления. А если некому было играть, она брала на себя роли и получалось неплохо. Благодаря ей в коллективе всегда царила хорошая атмосфера. Нашим художником был Курт Лессер, талантливый парень. Ему удавалось даже в поле изобретательно оформлять спектакли.
Я присоединилась к этой труппе через несколько недель после ее основания, когда она уже оказалась в Днепропетровске. До того мне пришлось найти себе замену в клубе. В Днепропетровске существовала театральная студия на немецком языке, возникшая на базе сельских коллективов художественной самодеятельности. Ребята пытались создать театр, но они все хотели делать сами. «Сами, сами», как дети. А им могли бы помочь: в Днепропетровске работали три театра: русский, украинский и еще опера. Но те предпочитали вариться в собственном соку. Понятно, что у них ничего не получалось. Максим Валентин пригласил их присоединиться к нам. Получился неплохой коктейль. Они хорошо знали местную жизнь, а мы? театральное дело. Один помогал другому. Довольно быстро мы сплотились в один коллектив.
Наша работа имела большое культурно-политическое значение. Это было нам ясно. Нам было ясно н то, что жизнь колхозного театра, фактически театра на колесах, будет нелегкой. Максим Валентин предъявлял высокие требования к себе, к труппе, к зрителям. Мы не шли на уступки ни в художественном, ни в человеческом отношении, а о политическом и говорить нечего. Это нашло свое выражение уже в его первой постановке: «Разбитый кувшин» Генриха Клейста. Замысел режиссера опирался на «Вариант» Клейста. Таким образом, в спектакле было показано начало колониальной эксплуатации. Метод Максима Валентина состоял в том, чтобы интерпретировать пьесу с марксистской точки зрения. Это был спектакль, который не стыдно было бы показать и в Москве.
У меня была роль ведущего, иными словами, я выступала с разъяснением к пьесе. Говорила по-немецки, по-русски, по-еврейски в зависимости от того, где мы играли. Потом я сидела в зрительном зале, наблюдала за публикой. Она следила за происходящим на сцене с большим напряжением. Несмотря на то, что мы играли без антрактов и колхозники приходили на спектакль после напряженного трудового дня. Секрет нашего успеха заключался большей частью в том, что мы поддерживали тесный контакт со зрителями. Опыт немецкой театральной жизни и работы агитационно-пропагандистского театра Максим Валентин использовал не механически. Он шел от жизни советских людей, для которых мы играли.
В нашей труппе играло немало превосходных актеров. Когда я вспоминаю, с каким комическим талантом играл жениха в чеховском «Предложении» Эрвин Гешонек, я и теперь не могу сдержать улыбку. Его робкое неумелое сватовство было маленьким шедевром театрального искусства. Смеху в зале, казалось, не будет конца.
Большим успехом пользовался у колхозников и спектакль на современную тему «Эмилия». Гешонек играл в нем репортера, я? толстую кухарку. Сочинил эту пьесу актер Драх, но во время репетиции мы все над ней работали. Нельзя сказать, чтобы это было крупное произведение искусства, но колхозникам спектакль нравился. Он говорил об их жизни.
Эмилией звали свинью, из-за которой разгорелся сыр-бор. Конечно, не всегда в конфликтах виноваты свиньи, но тут дело обстояло именно так. И вот пропала Эмилия. Ночной сторож недоглядел. Всегда виноват стрелочник. Вся деревня ищет Эмилию, все бригады, все кружки, впереди всех спортивный кружок, ну, конечно, и театральный кружок, хор? короче, все, кто только мог бегать. Вокруг этого происходит много забавных историй. И самое главное: мы в каждый спектакль включали местные события? позитивные и негативные,? называя имена и адреса. Вот тогда зрительный зал шумел! Обычно мы играли «Эмилию» прямо на полях. Об этом я расскажу поподробнее позже.
В репертуаре имелись еще две советские пьесы на современную тему: «Шестеро любимых» Арбузова и «Далекое» Афиногенова. Из антифашистских пьес мы поставили «Тайну» Района Зендера и сцены антифашистской борьбы в гитлеровской Германии под заголовком «Болотные солдаты». Все это в инсценировке Максима Валентина. Герхард Хинце инсценировал «Предложение» Чехова и его же «Медведя». Эти спектакли доставляли зрителям много удовольствия. А значит, и нам.
Все время на колесах
Нашей штаб-квартирой был Днепропетровск. Должен был им быть. Красивый город на. Днепре, индустриальный гигант Украины. Нашим начальством был театральный трест, как высокопарно называло себя театральное управление. Оно мало заботилось о нас. Нам приходилось все организовывать и доставать самим, даже помещения для репетиций. Референт театрального управления, который должен был нами заниматься, предпочитал сидеть сложа руки. Все, что он для нас сделал,? это придумал скучное название? Немецкий областной театр. По указанию свыше ему пришлось достать нам в короткий срок грузовик, трехтонку. Спектакли мы обычно готовили в Днепропетровске. В пути это было невозможно.
Мы исколесили всю область. Гастроли продолжались много недель, иногда месяцев. Каждый день мы играли в другой деревне. Нередко мы давали два спектакля в день. Я часто вспоминаю об одном из них. Играли мы в поле «Эмилию». Стояла невыносимая жара. Я как толстая кухарка была еще обложена подушками и буквально обливалась потом. Но ни жара, ни жестокие морозы не останавливали нас.
Спектакли часто начинались поздно вечером, точнее сказать, ночью. И кончались, когда уже кричали петухи. Часто случалось так, что наш шофер, наш дорогой Коля, заворачивал куда-нибудь не туда. Или наша колымага застревала в грязи. Или не работала наша «электростанция»? динамо, которую крутил мотор нашего грузовика. В общем, наша трехтонка была уникальная штука. На шасси? огромный деревянный ящик с маленьким окошечком. Мы напоминали бродячую труппу старинного цирка. Только с той разницей, что лошади находили дорогу и вытаскивали телегу из любой грязи. А нам приходилось толкать грузовик самим. Осенью и весной это случалось часто. И тогда начиналось: «Ну, раз, еще раз». Обычно у нас ничего не получалось. Тогда мы доставали быков, но рогатой команде удавалось вытащить грузовик обычно не легче, чем безрогой. Короче говоря, в век техники мог помочь только трактор. Так оно и было. С криком «ура» мы бежали за нашим ящиком, чтобы убедиться, что он действительно обрел подвижность. Тракторист сидел за рулем, как король на троне, и сиял. Да и наши лица внезапно прояснялись. Скверное настроение улетучивалось, как только мы снова трогались в путь.
Мы мерзли и обливались потом, изрыгали проклятия и шутили, но в любой обстановке давали спектакли.
Нам надолго запомнилась наша поездка в Бабурку. Мы никак не могли найти эту деревню. Часами мы блуждали где-то поблизости. Дважды оказывались совсем рядом, но Бабурка словно исчезла с лица земли. Когда мы наконец ее нашли, была уже полночь. Колхозники терпеливо сидели на жестких скамейках и ждали. Я поглядела в «глазок» занавеса, не заснули ли они. Нет! Они ждали нас с напряжением! Даже младенцы на коленях у матерей не хныкали. Мы все были счастливы, хотя и очень устали. Спектакль шел так, будто мы играли на подмостках Московского Художественного театра. Аплодировали нам, правда, не так, как аплодируют в Художественном. Крестьяне сдержанней московской публики. Мы спрашивали их после спектакля: «Понравилось?»? «Да, неплохо». В их устах это было наивысшей похвалой.
После спектакля, несмотря на поздний час, зрители быстро убрали стулья и скамейки. Наш оркестр заиграл. Начались танцы. В немецких деревнях женщины сидят у стенки, в сторонке. Тем предприимчивее мужчины. Без долгих размышлений они пригласили наших актрис потанцевать.
