Расставаясь со мной, Пахомов, в последний раз, посоветовал :
- Ох, подожгут вам урки вашу лопату! И не идет вам совсем. Помяните мое слово!..
И взаправду, утром - этап. Все как полагается, как читали: овчарка, автоматчик. 'Шаг вправо, шаг влево...' <...> Светает. Скользко. Всаживают в поезд на каких-то интимных путях. <...> Разносят кипяток. Хлеб, селедка. <...> Бегает конвой. <..> Меня, меня в уборную! <...> Руки назад! Не оборачиваться! <...> Кошу глазом: слева, людской стеной, в зоопарке, глаза, пальцы, носы. Не задерживаться! Быстрее! И вдруг - в затылок призывным криком:
- Синявский! Синявский! <...>
- Даниэль? Юлька? Здесь? <...> Нет, не его голос... С оправки. Кошу направо. Зэки, зэки и зэки - как сельди в бочке. Сзади опять:
- Синявский!..
И - смех... Нет, не Даниэль! <..> Хотят проучить, напугать. Пахомов предупреждал: подожгут. Сбывается. <...>
Вечером или ночью - в темноте, в прожекторах не поймешь, который час, - выгружают. <..>
- Где мы? - громко спрашиваю.
- В Потьме! Мордовская АССР! - отзывается рядом какой-то, должно быть, бытовичок. - Вы что - не узнаете? Раньше - не бывали? Вы из какой тюрьмы будете, простите?..
- Из Лефортова.
Твердо - из Лефортова. Для меня Лефортово - марка. У меня отец еще сидел в Лефортове, и я ему деньги носил. Что ни месяц - 200 рублей, считая старыми деньгами. Для них - неизвестно еще, звучит ли это имя, означает ли что-нибудь? Но я - из Лефортова...
- Из Лефортова?! - разом откликнулось несколько голосов. - Смотрите он из Лефортова! Один - из Лефортова! Где - из Лефортова?..
Когда я повторяю сейчас эти гордые знамена - 'из Лефортова', - я знаю, что говорю. И мне хочется, чтобы Лефортово оттиснулось на лбу режима не хуже, чем Лубянка, Бутырка, Таганка... Лефортово почиталось, между знатоками, особенной тюрьмой. За Лефортовом стлались легенды, таинственные истории... Будет время - я об этом расскажу. А пока:
- Я из Лефортова...
Смотрю, проталкиваются - трое. Судя по всему - из серьезных. Независимо. Раскидывая взглядом толпу, которая раздается, как веер, хотя некуда тесниться.
- Вы из Лефортова?
- Из Лефортова,
- А вы в Лефортове, случайно, Даниэля или, там, Синявского - не видали?..
- Видал. Я - Синявский...
Стою, опираясь на ноги, жду удара. И происходит неладное. Вместо того, чтобы бить, обнимают, жмут руки. Кто-то орет: 'Качать Синявского!' И заткнулся: 'Молчи, падаль! Нашел время'. <...>
- По радио про вас передавали, Андрей Донатович!.. Я сам слышал!.. По радио!..
В блатной среде ценится известность. Но есть и еще одно, что я уцепил тогда: вопреки! Вопреки газетам, тюрьме, правительству. Вопреки смыслу. Что меня поносили по радио, на собраниях и в печати - было для них почетом. Сподобился!.. А то, что обманным путем переправил на Запад, не винился, не кланялся перед судом, - вырастало меня, вообще, в какой-то неузнаваемый образ. Не человека. Не автора. Нет, скорее всего, в какого-то Вора с прописной, изобразительной буквы, как в старинных Инкунабулах. И, признаться, это нравилось мне и льстило, как будто отвечая тому, что я задумал. Такой полноты славы я не испытывал никогда и никогда не испытаю. И лучшей критики на свои сочинения уже не заслужу и не услышу, увы. <...>
- Скажи, отец, и я поверю! - выскочил молодой человек, шедший по хулиганке. - Коммунизм скоро наступит?
Ты только - скажи...
Куда мне было деваться? <...>
Как опытный педагог, я ответил уклончиво:
- Видите ли, за попытку ответить на ваш интересный вопрос я уже получил семь лет...
Каторга ликовала, Казалось, эти люди радовались, что никакой коммунизм им больше не светит. Ибо нет и не будет в этом мире справедливости...
Перед сном уже, у противоположной стены, встал над телами, на нарах, чахоточного вида шутник. Я узнал его по голосу. <...>
- Слушай, Синявский, это я кричал 'Синявский', когда тебя вели на оправку!..
Вскидываюсь в изумлении :
- Но как вы угадали? Кто' вам сказал тогда, что я - Синявский?..
- А я не угадывал. Вижу, ведут смешного, с бородой. Ну я и крикнул Синявский! Просто так, для смеха... Мы не думали, извините, что это вы...
Да, Пахомов, не повезло вам с моей бородой. Подвели вас газеты. Обманули уголовники. И вам невдомек, как сейчас меня величают, как цацкают меня, писателя, благодаря вашим стараниям. И кто? Кто?! Воры, хулиганы, бандиты, что, дайте срок, всякого прирежут <...> Настала моя пора. Мой народ меня не убьет. <...> В споре со мной вы проспорили, вы проиграли, Пахомов! <...>
Меня высаживают - раньше всех, одного, из битком набитого поезда, на первой же маленькой лагерной остановке 'Сосновка'. 'До свидания, Андрей Донатович! До свидания, Андрей Донатович!' - скандировал вагон. <...> Шаг вправо, шаг влево - стреляю без предупреждения. - Прощайте, ребята! - Мне вдогонку, в дорогу, неслось из задраенных вагонов :
- До свидания, Андрей Донатович...
- Еще раз обернешься - выстрелю, - сказал беззлобно солдат.
Анатолий Марченко
Из книги
МОИ ПОКАЗАНИЯ *
Глава
ДУБРОВЛАГ **
...Мы поговорили о событии, которое занимало сейчас всех зэков политических, - о процессе над писателями Синявским и Даниэлем. Первые сведения о нем застали меня еще на 3-м лагпункте, а теперь суд кончился, и, значит, скоро они будут в Мордовии. Один из них наверняка попадет к нам на 11-й: подельников обязательно разделяют, сажают в разные зоны, применяют к ним разную тактику воздействия. Пока что мы не знали ни одного.
В лагерях зэки много спорили об этом процессе и о самих писателях. Вначале, после первых статей, еще до суда, все единодушно решили, что это либо подонки и трусы, либо провокаторы. Ведь это неслыханное дело открытый политический процесс, открытый суд по 70 статье. Мы тогда еще не знали, что уже весь мир говорит об их аресте, и только поэтому наши не могли о нем умолчать. Наверняка эти двое будут плакать и каяться, сознаются, что работали по заданию заграницы, что продались за доллары. Сколько ходит по зоне таких, как они, - и никого не судили открыто. Значит, будет очередной суд-спектакль, где подсудимые послушно сыграют свою роль.
* ''Мои показания' - первая книга о послесталинских лагерях и тюрьмах, первое развернутое свидетельство об этой позорной изнанке нашего общества. Она сыграла огромную роль в нравственном формировании движения за права человека в СССР и во всем мире' А. Д. Сахаров, 1987 г.
** Дубровлаг ' - комплекс лаготделений в Мордовии, в котором в 60-е гг. были сосредоточены осужденные за 'особо опасные государственные преступления'.
Но вот появились первые статьи 'Из зала суда'. Подсудимые не признают свою вину! Они не каются, не умоляют простить их, они спорят с судом, отстаивая свое право на свободу слова. Это было очевидно даже из наших статей : так же ясно было видно, что в статьях искажают суть дела и ход процесса. Но последнее мало волновало нас, скоро все услышим от самих. Молодцы Синявский и Даниэль!
Дня через два <...> прихожу я с работы в зону. Заглянул в секцию Валерки нет. Я пошел в раздевальню переодеться. Туда заглянул наш Ильич Петр Ильич Изотов; увидел меня и кричит: 'Привезли, привезли!'
- Кого?
- Писателя привезли!
- Ну, и где он?
- К нам в бригаду зачислили, в твоей секции будет жить. Валерка повел его в столовую.
