Нефисса оделась и вышла на улицу. Она остановилась, высматривая свой экипаж и невольно наслаждаясь нежной лаской солнца. И вдруг… она увидела своего англичанина. Он смотрел на нее, высунувшись из окна, «лендровера», припаркованного в другом конце переулка. Нефисса не сразу его узнала – он был в штатском.
С неровно бьющимся сердцем она подошла к своему экипажу, села и послала кучера купить в лавочке на соседней улице мешочек жареных тыквенных семечек – это должно было занять у него минут десять. Как только кучер удалился, офицер быстро подошел к карете и остановился, глядя на нее в окошечко, – она подала ему знак войти.
Двое оказались в микрокосмосе, вокруг которого клубилась городская жизнь – проезжали автомобили, экипажи, проходили пешеходы, раздавался многообразный уличный шум. Они смотрели глаза в глаза, и Нефисса разглядывала каждую черточку лица незнакомца, материализовавшийся фантом любви, созданный ее воображением. Она увидела на радужке одного из его светлых глаз крошечное темное пятнышко; она вдыхала исходящий от него запах лосьона для бритья, который смешивался в тесном пространстве с ее «ароматом Клеопатры»– роз, миндаля и фиалок.
Наконец он заговорил по-английски – голос показался ей чарующим:
– Я не могу поверить, что я рядом с вами. Это, наверное, сон…
Ее сердце тревожно забилось. Нагнувшись, он поднял ее покрывало. Она не протестовала.
– Мой Бог, какая красавица! – услышала она. Нефисса почувствовала себя обнаженной, словно он полностью раздел ее. Но ей не было стыдно – ее обожгло желание. Она хотела шептать слова любви, но неожиданно проговорила сухо:
– Я вдова. У меня двое детей.
Надо было сказать ему это, и если он решит уйти, пусть уходит сразу… Но он улыбнулся и сказал:
– Я знаю. И слышал, что дети так же красивы, как и вы. Она почувствовала такой восторг, что не могла сказать ни слова.
– Наша часть была расквартирована недалеко от вашего дома, – продолжал он. – Но недавно нас перевели, и я не мог часто приходить к вашему дому. Я боялся, что вы меня забыли…
– А я боялась, что с вами что-то случилось, – дрогнувшим голосом отозвалась Нефисса. – Ведь студенты нападали на казармы, были убитые и раненые… Я молилась за вас.
– Да, ситуация опасная и может ухудшиться. Поэтому я сегодня не в мундире. Но где мы можем встретиться с вами наедине? Только поговорить… Я думаю о вас непрерывно. И сейчас, когда вы рядом со мной…
– Мой кучер сейчас вернется, – испуганно напомнила она.
– Но как же нам встретиться? Я не хочу вовлечь вас в беду, но я должен вас видеть…
– Принцесса Фаиза моя подруга. Она поможет нам.
– Вы разрешите мне сделать вам подарок? Я знаю ваши обычаи и не буду дарить вам духи или драгоценности– это слишком интимно. Но возьмите этот носовой платок, он принадлежал моей матери. – И он протянул ей тончайший батистовый платочек, вышитый незабудками и обшитый кружевом. – Быть так близко от вас, – прошептал он, – после того, как я видел только ваши глаза в решетчатом окне. Только на мгновение… А я хочу быть с вами, целовать вас.
– Принцесса поможет нам, наверно, – повторила Нефисса. – Или я сама что-нибудь придумаю. Я пошлю вам записку с девочкой, которая просит милостыню на нашей улице…
Еще минуту они смотрели глаза в глаза, потом он погладил ее щеку и нежно сказал:
– До свиданья, прекрасная Нефисса! – Вышел из экипажа и исчез среди прохожих. И вдруг Нефисса поняла, что не узнала даже его имени.
Марьям Мисрахи рассказывала историю: «Однажды Фарид взял своего маленького сына на базар, где продавали баранов. Жирность барана определяется по хвосту, и Фарид щупал и взвешивал на руке много бараньих хвостов.
– Зачем ты это делаешь? – спросил его сын.
– Чтобы решить, которого купить барана, – ответил отец. Через несколько дней сын выбежал навстречу Фариду, вернувшемуся с работы, и закричал:
– Папа, здесь был шейх Гамал. Я думаю, он хочет купить маму!»
Все женщины засмеялись, к их смеху присоединились даже музыканты, отделенные занавесом. У Амиры был большой женский прием. Музыканты заиграли бодрую живую мелодию. Прием происходил в большой гостиной; медные лампы освещали великолепно одетых женщин, сидящих на диванах и шелковых подушках и угощающихся с серебряных блюд, расставленных на инкрустированных перламутровых низких столиках.
Холод декабрьской ночи не чувствовался в комнате благодаря турецким коврам на полу и настенным гобеленам, было тепло, светло и уютно, звенели женский смех и музыка.
Слуги разносили блюда с шариками из мяса, начиненными душистыми специями, с тушеной бараниной и подносы со свежими фруктами, вареньем из розовых лепестков– приготовлением этого лакомства славилась Амира; все запивалось бесчисленными стаканами ароматного, приторно-сладкого мятного чая, который так любят в Египте.
Прием был не юбилейным или связанным с каким-нибудь событием – просто прием для развлечения и общения. Гостьи Амиры надели свои лучшие туалеты и дорогие украшения. В воздухе гостиной смешивались ароматы зимних роз и изысканных духов. В связи с неожиданно выросшим спросом Дальнего Востока на хлопок и потребностью в зерне в послевоенной Европе Египет переживал экономический бум; гостьи Амиры, мужья которых преуспевали, демонстрировали свое богатство, и сама Амира надела золотые и бриллиантовые украшения, которые щедро дарил ей Али.
– Йа, Амира! – воскликнула гостья с другого конца комнаты. – Где твой повар покупает цыплят?
