гуляющий не по своей воле, а по воле ветра, дующего из Кремля или Зимнего дворца.
Рассмотрим понимание Белинским нравственности. В статье «Опыт системы нравственной философии. Сочинения магистра Алексея Дроздова», 1836г. он пишет: «Определим, что такое совесть. Человек создан для сознания, и поэтому может быть счастлив только вследствие сознания. Следовательно, сознание есть его нормальное, естественное, а потому и блаженное состояние, которое проявляется в равновесии человека самому себе, в мире и гармонии с самим собою. Бессознательность же есть состояние неестественное, болезненное, разрушающее равенство человека с самим собою, мир и гармонию его духа, следовательно, разрушающее его счастье. Итак, совесть добрая есть состояние сознания, злая — состояние бессознания. Первая уславливает наше счастье, даже и в случае потерь, лишений, страданий, горестей, потому что, лишаясь счастья внешнего, мы не лишаемся счастья внутреннего, происходящего от сознания и состоящего в спокойствии и гармонии духа. Вторая же и при внешнем счастии, состояшем в исполнении наших эгоистических желаний, лишает нас внутреннего счастия, которое одно истинно и удовлетворительно, потому что приводит наш дух в неравенство, в дисгармонию с самим собою вследствие бессознания». «Итак, вот что совесть: сознание гармонии или дисгармонии своего духа».
Во–первых, Белинский не доказал, что «человек создан для сознания», принял это за аксиому, как Горький: «человек – это звучит гордо». «Следовательно, — продолжает он, — только те поступки, которые происходят под влиянием сознающего разума, могут назваться добрыми, а не те, которые проистекают из животного инстинкта; иначе верная собака и послушная лошадь были бы существами самыми добродетельными. И потому нет ничего жальче и ничтожнее тех людей, в похвалу которых нельзя сказать ничего, кроме того, что они «добрые люди»». Я же, вопреки его «аксиоме» и ему самому, хочу подробнее остановиться на «животном инстинкте». В школе нас учили, что почти все, за самым незначительным исключением, животные делают бессознательно, то есть инстинктивно. Но тогда их инстинкт чуть ли не всегда выше самого разума человека, даже его сознания, что он есть человек. Сколько злому мальчишке не объясняй, что мучить кошку нехорошо, а надсмотрщику, — что не надо бы мучить заключенных, они не поймут, пока сами не окажутся мучимыми. Животное же никогда не будет мучить другого животного, даже – самого «венца природы». Человека–мучителя может остановить только страх за себя, а на страхе основан закон, для начала – табу, если хотите. Но даже табу у примитивных народов двух сортов. Табу не убивать вообще людей – хорошее табу для всего народа, а табу не убивать только вождей и шаманов – плохое табу. Или всех подряд можно убивать, включая царей, или не убивать никого. Наиболее «передовые» дикари, так и поступают, о чем я уже писал со слов Фрэзера.
Во–вторых, о совести животных я уже говорил. Теперь об их сознании. Но и об этом я уже говорил, когда рассказывал об умении лошади считать вагонетки с углем. Надо бы об их самосознании привести пример. Да, вот он, под рукой. Я склонен считать, хотя и не окончательно, что животные, в частности собаки, инстинктивно стараются закопать плоды своего пищеварения. Но имитировать–то этот процесс, кто их заставил? Тоже инстинкт? Вот в это я никогда не поверю. Все, наверное, видели, как собака, сделав свое дело и, отойдя на метр от кучки, лениво делает несколько имитационных движений, показывая нам, что она дело свое знает, трудится. На самом деле ей плевать на результаты, потому она и имитирует действие. Почему? Потому, что мы с вами не требуем от нее под страхом закона–наказания, чтобы результаты были налицо.
Но, если неверность формулирования Белинским отправной аксиомы доказана, то и все дальнейшие доказательства, на ней основанные, являются бредом сивой кобылы.
Очень трудно критиковать, так называемые, «правильные» мысли и слова. Вы только почитайте Белинского: «Есть люди с зародышем в душе всего великого и прекрасного, но не развившие этого зародыша сознанием, и поэтому они способны только к мгновенным порывам к добру и делают поступки, которые противоречат всей остальной их жизни. Добрые поступки у них бессознательны и потому не имеют никакого достоинства, никакой цены, потому что они не суть следствие их воли, а следствие их организма. Только тот чувствует человечески, а не животно, кто понимает свое чувство и сознает его. И потому–то справедливо, что истинно добр только тот, кто разумен. Кто сознает необходимость совершенствования и ежеминутно не улучшается столько, сколько может, тот подл, хотя бы он был выше тысячи людей, хотя бы целые тысячи признавали в нем идеал благородства, подл перед самим собою, виноват и преступен перед высшим судом нравственности, перед судом своей совести. Кто говорит: «я знаю то и то, с меня довольно этого», или: «я возвысился до такой степени, что я лучше многих, с меня этого довольно», — тот богохульствует, потому что идеал человеческого совершенства есть Христос, а всякий обязан стремиться к возвышению себя до идеала».
Во–первых, это кто же меня обязал стремиться быть похожим на Христа? На каком основании? Эдак, я, став на него похожим, возьму да и «испепелю» самого автора этих слов, как испепелил Иисус, смоковницу за куда меньший грех. Видите ли, на ней не оказалось смокв, а Иисус хотел кушать. А таких примеров в его «житии» – пруд пруди. Ну, например, разгон Иисусом торговцев в храме. Это кто же ему дал право, ведь он не был еще богом в ту пору. Он же совершал прямой произвол. Вернее не произвол, а бандитизм. Произвол могут совершать правители, облеченные властью, а молодец со стороны – это простой бандит. Могу я о нем сказать словами Белинского, что он «подл, хотя бы он был выше тысячи людей, хотя бы целые тысячи признавали в нем идеал благородства, подл перед самим собой, виноват перед высшим судом нравственности, перед судом своей совести»? Какой же из Иисуса после этого «идеал человеческого совершенства»? Нельзя же и взаправду думать, что ежели Иисус будет впоследствии богом, то ему и, не будучи еще богом, разрешено хулиганить. Да и самому богу никто не давал права хулиганить. Самого–то Христа судили, может быть, несколько предвзято, но судили же.
Во–вторых, я обвиняю посмертно автора этих строк в лицемерии, в ханжестве, в желании «сделать красиво». Но желание делать красиво не делается просто так, чтобы просто от нечего делать «сделать красиво». «Делают красиво» под чей–то заказ, за какую–то плату. «Делают красиво» всегда низко кланяясь. Общественному же мнению не кланяются, так как не знаешь в какую сторону надо кланяться, а на все четыре сразу невозможно кланяться. Недаром автор этих слов столь ловко «развенчал» Пушкина, «за два– три верноподданнических стихотворения». Будучи в Зальцбрунне, Белинский говорил совершенно другое.
В третьих, вышеизложенная трактовка Белинским нравственности – есть не исчерпывающая характеристика движущих ее сил, а только самая слабая из всех возможных ее движителей. Поэтому такая трактовка является лицемерным, ханжеским уводом в сторону от сути вопроса. Я признаю, что все то, что отметил автор, движет прогресс нравственности, но движет с такой силой, с какой муха пыталась бы сдвинуть с места слона. Две тысячи лет христианства, несмотря на миллиарды самых лучших проповедей, не избавили человечество ни от одного отступления от нравственности, начиная от мужеложства и кончая простым воровством и лжесвидетельством. Скажу больше, в тех странах, где не действует закон, эти безнравственные поступки лишь усугубляются. А сами лицемерие и ханжество все более и более возрастают, ибо они самими собой прикрывают безуспешность и тщетность попыток неадекватных действий. Христианские заповеди сменились «кодексом строителя коммунизма», но это же только название сменилось, суть–то в этих обоих кодексах одна: не убий, не укради, почитай мать с отцом наравне с генеральным секретарем ЦК КПСС и господом богом…
Но кто, когда в нашей стране не только провозглашал лицемерно, но и исполнял законы? Кто добивался, а не говорил про это в период замены народа на электорат, неотвратимости наказания? Известны ли они широкой массе народа? Верят ли они в нее? Стала ли она, неотвратимость наказания, частью души народа? Или у нас вышли из употребления, забылись старые русские пословицы и поговорки про закон и дышло, про сильного и бессильного, про «прокурор добавит»? Не только старые пословицы не забылись, но и новые родились, например, про взаимозаменяемость начальника и дурака. А это безошибочно показывает, что и сегодня происходит не регрессия, а трансгрессия, наступление безнравственности.
Когда наши начальники говорят, что столько–то проведено бесед, проповедей, накачек, планерок, совещаний и слетов по какому–нибудь вопросу, то ведь любому ясно, что это не работа, а видимость работы. Почему же нам до сих пор не ясно, что проповеди и призывы к нравственности не то же самое? Когда ребенок в 17 лет 11 месяцев и 29 дней убивает человека с целью вытащить у него из кармана жвачку, мы считаем его «маленьким», не понимающим того, что он делает. Если же он убьет на следующий день, мы его судим. Законодатели, кормящиеся из кормушки Кремля, не знают, что делать с этим. А взрослые бандиты знают, они таких «младенцев» посылают убивать. «Ребенок» в пятом классе знает очень сложные
