Рахман обвёл глазами присутствующих в ожидании одобрительного смеха, но белые луковицы над сосредоточенными прорезами глаз торчали неподвижно и сурово. Домулло Рахман медленно засунул в рот небольшую щепотку наса:
– Мало изучал ты коран, домулло Сатор, – сказал он, помолчав. – Ты уже запомнил наизусть отдельные стихи и главы, но ещё много лет придётся тебе изучать его, пока за словами стиха станешь понимать сокрытый в них смысл. Поэтому, перечисляя здесь всё вычитанное в коране, ты упустил как раз те стихи, в которых спрятан ключ к пониманию того, что тебе непонятно. Открой главу «Имрам» и прочти слова пророка: «
Гул одобрения покрыл последние слова домуллы Рахмана. Гряды голов, венчанных чалмами, зашевелились, как тюльпаны. В келью набилось столько народа, что некуда было сплюнуть нас.
Домулло Саид Уртабай-зода приткнулся в дверях, ведущих во двор. Он внимательно прислушивался к спору с самого начала. Его восхищала непринуждённая лёгкость, с какой противники кидали друг в друга длинные стрелы цитат, снабжая их на лету безошибочным штампом главы и очередного стиха корана. Домулло Саид прибыл в медресе всего два года тому назад полуграмотным мальчишкой из далёкого кишлака и с трудом успел осилить Суру. Прислуживая мударису и убирая его келью, он не мог, подобно богатым домуллам, посвящать всё своё время зубрёжке и тягаться со старожилами медресе, часами бубнившими наизусть любую главу с начала и до конца и с конца до начала. Ему было всего семнадцать лет, и первая нежная поросль на лице, как её ни оглаживай, не могла ещё сойти за серьёзный намёк на бороду, – неисчерпаемый источник насмешек изумительно бородатых коллег.
Прислушиваясь с интересом к спору домулл Сатора и Рахмана и отдавая должное искусной казуистике Рахмана, положившего противника на обе лопатки с помощью всего-навсего трёх цитат, домулло Саид душою был на стороне побеждённого Сатора. Не зная других книг, он читал коран, как читают героические романы, как его европейские сверстники читали Дюма и Майн Рида. В гуще малопонятных стихов он выискивал пищу для тревожившей его семнадцатилетний сон жажды подвигов и приключений. Он заучивал с особой лёгкостью и увлечением те стихи, где говорилось о войнах с неверными и рекомендовалось «ссекать с них головы дотоле, покуда не сделаете совершенного им поражения», осаждать их, делать вокруг них засады «на всяком месте, где можно подстеречь их». Из пыльной скуки медресе эти стихи уносили его, как тонконогие кони, в цветущие долины битв под сенью полумесяца вскинутой сабли и зеленого знамени Газавата.
Как выглядят настоящие неверные, домулло Саид, по правде говоря, не знал и представлял себе их, в отличие от правоверных мусульман, безбородыми и круглолицыми, как полнолуние: отсечённые их головы должны были катиться, подпрыгивая наподобие шаров. Неверные, с которыми ему приходилось встречаться ежедневно на улице и на базаре, шииты-персы и бухарские евреи, нисколько не походили на этих воображаемых врагов. Но подобало ли вообще рассматривать их как настоящих неверных? Не мог же пророк приказать отсекать головы базарным торговцам и называть это священной войной.
На воображаемый прообраз неверного больше всего походил русский пристав, мордастый и румяный, расположившийся с ватагой своих полицейских у ворот, ведущих в Бухару. Увидев его впервые, домулло Саид подумал, что когда такие умирают, в воздухе должны стоять громкое шлёпанье и визг. Не сказано ли в коране: «Когда умрут они, ангелы как сильно будут бить их по лицу и по хребту!».
Но пуще всего домулло Саид ненавидел изменников ислама – джадидов, о безбожных поступках которых, как колокол, гудело медресе, и седобородый мударис, домулло-ишан Салям от одного повторения их имен с каждым днём становился седее. Можно было простить неверному, что родился он в семье неверных, как прощал домулло Саид евреям и персам, но сыновьям правоверных, идущим в союзе с русскими войною против ислама, простить было нельзя. Где обретается этот враг, домулло Саид толком не знал. Пророк обещал тем, кто отвергнет его знамения, «перекрасить их нос клеймом». Домулло Саид верил, что, встретившись с глазу на глаз, он распознает их, хотя бы скрывались они под благочестивым халатом, и в этот миг не дрогнет его карающая рука. И вот сейчас, когда домулло Рахман умолк и келья загудела возгласами одобрения, миг этот пришёл. Он пришёл, шаркая по каменным плитам ректорскими туфлями, и остановился на пороге, оглаживая козлиный пук бороды. В келье сделалось вдруг оглушительно тихо.
И тогда стало известно, что завтра с утра в связи с эмирским манифестом джадиды и неверные Бухары выйдут на улицу демонстрацией и толпой пойдут к Регистану. И стало ещё известно, что все правоверные мусульмане, кто не хочет допустить, чтобы позор обрушился на священный город, должны выйти с палками к Регистану и перебить отступников, как собак.
Над Бухарой верещали аисты. На верхушке минарета Смерти длинный самец в красных крагах, хлопая крыльями, клекотал протяжно, как муэдзин, возвещающий час птичьего намаза. На других минаретах его призыв подхватывали другие. Пролетая утром над Регистаном, аисты увидели внизу площадь, кишащую от края до края белыми птицами.
С семи часов утра огромная толпа мулл со всех концов города начала наплывать к Регистану, запрудила площадь белыми чалмами. У ворот эмирского дворца чёрные, как факельщики, деревянно столбенели часовые.
Домулло Саид, стиснутый в толпе, с нетерпением вытягивал шею, сжимая в руке узловатый кол. Он жадно напрягал слух, ловя сквозь рокот окружающей толпы отдалённые шорохи города. Из крытых базаров, как из вытащенных на поверхность туннелей метрополитена, шёл смутный подземный гул. Вести, сухие и короткие, искрами прыгали в толпе. Манифестанты собрались под куполом пассажа и, пройдя весь мануфактурный базар, вышли на Коммерческую улицу. Говорили, что идут они толпой, тысяч в пять, большей частью неверные – евреи и лезгины. Манифестация идёт окружным путём через Гаукушан с красными флагами и плакатами. Требуют разрешения новометодных школ, свободы джадидских газет и конституции.
