– Товарищ Комаренко, я отнюдь не вмешиваюсь в ваши дела, но я думаю, поскольку мне, по моей обязанности переводчицы, по целым дням приходится сопровождать Кларка и тем самым я могу быть свидетельницей возможных попыток на покушение, пожалуй, было бы целесообразно, чтобы вы дали мне кое-какие инструкции. Хотя бы указали, на что мне обращать внимание.
Уполномоченный мотнул головой,
– Не годитесь вы на работу к нам, товарищ Полозова. Вот видите, не успели до меня дойти, уже коробки перепутали. Какая ж из вас чекистка выйдет? Занимайтесь своим делом для пользы республики, а в это дело, пожалуйста, не вмешивайтесь. Мы уж как-нибудь сами. Ну, ну, не надо обижаться. С доморощенными сыщиками всегда одна беда. Вы окажете большую услугу, если ухлопаете на вашем американце ещё одного паука или какую-нибудь другую букашку. Ну, дай бог всякому!
Оставшись один, уполномоченный запер обе коробки в ящик и, подойдя к дверям, позвал:
– Товарищ Галкин, а товарищ Галкин!
Вошёл коренастый человек в крагах, с ногами, превращёнными в эллипсис не то от верховой езды, не то от английской болезни.
– Пошли-ка в степь Хасана. Пусть принесёт мне двух фаланг. Только мигом.
– Есть!
Комаренко вернулся на веранду.
– Сыграем, Трошкин, одну партию? А? Давно я тебя не обыгрывал.
Трошкин – зам, друг. Вместе ходили и на басмачей и на кабанов.
– Что ж, сыгранем. Только, принимая во внимание процент жары, предлагаю повысить ставку: десять бутылок пива.
– Этак ты всё своё жалованье проиграешь. Не могу допустить. Восемь бутылок хватит.
Уполномоченный проиграл. Он честно достал десятку и протянул победителю:
– На, посылай за пивом.
В эту минуту на веранду поднялся чёрный человек в огромной серой чалме, – вернее поднялась чалма, пышная, как мичуринская репа. Сам человек, сухой и сморщенный, казался к ней придатком, этаким чрезмерно разросшимся корешком с четырьмя отростками.
– Здорово, Хасан, салям алейкум! – кричит уполномоченный, тряся репу за правый отросток. – Молодец! Идём ко мне. Сандалий можешь не снимать, тут не мечеть.
…Когда полчаса спустя у домика под чинарами остановилась легковая машина и девушка поднялась на веранду, она столкнулась с выходившим из дома сморщенным человечком в большой чалме.
На пороге её встретил Комаренко.
– Вы из совхоза? Как раз только вас и ждём. Заходите. – Он плотно прикрыл дверь кабинета. – Вы естественница, не правда ли? Скажите, пожалуйста, вы сможете различить, если вам показать несколько насекомых… А впрочем… посмотрите лучше сами…
Он разложил перед нею на листке четыре убитых фаланги.
Полозова, возвратись от Комаренко, застала обоих американцев, совещавшихся, чем заполнить этот праздничный день. Проблема была не из лёгких: делать было нечего, идти некуда. Мурри советовал охоту на джайранов, благо их не будут пугать грузовики с Пянджа. Кларк предлагал прогулку по городу, разукрашенному по-праздничному. Полозова голосовала за предложение Кларка.
Они отправились втроём по пыльным опустевшим улицам, выпили в ларьке по два стакана холодного кваса, потом спустились к большому арыку и засели на распростёртых паласах в чайхане под большой чинарой. Больше развлечений в местечке не было.
Кларк был в праздничном настроении. Он чувствовал себя сегодня именинником, и все окружающие предметы, даже чайханный самовар, даже старая чинара, казались ему подарками, поднесёнными сегодня специально ему одному. Когда он смотрел на вещи, ему не раз приходило в голову, что прыгни паук под другим углом, – не было бы больше ни чинары, ни самовара, ни паласа, ни сидящего на паласе человека в белых брюках, которому подавали в пиале на протянутой женской ладони душистую жёлтую влагу и который, как собака, поворачивал голову на односложную кличку «Кларк». Его умиляли и хитрая механика самовара, и мудрая целесообразность чинары, и уютное мурлыканье извивающегося поодаль арыка. Он весело шутил, отпускал остроты, которые с ранней юности ему не удавались, а сегодня, непонятно почему, звучали исключительно забавно, – Полозова то и дело захлёбывалась чаем.
Наконец чай был выпит, надо было трогаться, а идти было некуда. Мурри повторил своё предложение насчёт охоты. Полозова была против того, чтобы выезжать сегодня за город. Кларк, даже при большом желании, не решался садиться на лошадь: уже несколько дней, как у него на заду выскочил небольшой фурункул. Он не мог сказать об этом при Полозовой, поэтому он тоже стал отговаривать Мурри.
Они пошли медленно вдоль арыка. Внезапно подул афганец, и в одну минуту всё местечко исчезло, смытое огромными волнами пыли. Кларк подождал, пока схлынет пыль и можно будет идти дальше. Новый порыв ветра сорвал с него тюбетейку. Она тяжело, как ворона, метнулась в воздух и улетела. Бежать за ней не было никакой возможности: в сером тумане пыли нельзя было ничего разглядеть на расстоянии шага. Он окликнул Полозову, она стояла тут же рядом, прислонившись к дереву. Ни дерева, ни её не было видно. Кларк отыскал её протянутую вперёд руку и, сделав два шага, натолкнулся на Мурри. Ему показалось, что Полозова и Мурри, прижатые к стволу, стоят друг к другу чересчур близко. Они затаили дыхание, сжав губы и зажмурив глаза, как трое людей, пережидающих под деревом ливень. Колкая пыль хлестала лицо, забивалась в ноздри, скрипела на зубах.
Через некоторое время ветер немного улёгся, и пыль постепенно стала оседать. Она ещё бушевала ниже колен, и потому выплывающий из неё город казался нереальным: дома и деревья висели в воздухе, – между ними и землёй простиралась серая полоска, по которой караваны в пустыне различают фата- моргана.
– А где же ваша тюбетейка?
Кларк показал рукой в пространство.
