А также, когда басмачи у кишлака Киик напали из засады на добровольческий отряд, которому служил проводником Иса Ходжияров, дехканин, колхозник и кандидат партии, а которому отряду предводил Уртабаев, то были в бою убиты милиционеры Ибрагим Рахимов, Хаким Миркуланов, предрика Абду Рахим Курбанов, прокурор Хан-Назар Худайкулов, дехканин Раджаб Самандаров и другие, которых не помнят, а также расстреляны басмачами, по приказу Уртабаева, два русских техника, а сам Уртабаев курбашой[31] Файза был отпущен с почётом на басмаческом коне. О чём засвидетельствовать может кандидат партии Иса Ходжияров из колхоза «Красный Октябрь», который не донёс советской власти об этом раньше по своей неграмотности. А что всё сказанное действительно правда, о том настоящим подтверждаем.
Следовали оттиски нескольких десятков пальцев.
…Синицына встала поздно, с головной болью. Пока она мылась, сушила волосы, гладила платье, перевалило уже за полдень. Торопиться было некуда. Она медленно одевалась, долго рассматривая в зеркало своё лицо, посеревшее и усталое от бессонницы. Заметила под глазами две морщинки, долго пыталась стереть их кремом, как стирают резинкой черту от карандаша, оказавшуюся на поверку царапиной на самой бумаге. Потом раздражённо отодвинула зеркало и, повязав платок, собралась в клуб.
В квартиру постучали. Вошёл Комаренко.
– А Володьки нет. Он в парткоме.
– Я, собственно, к вам, Валентина Владимировна.
– Чему приписать такую честь? – Она шутливо подвинула гостю табуретку.
– Есть дело. Не хотел вас утруждать, предпочёл сделать себе удовольствие и навестить вас лично.
– Вы очень любезны. Хотите чаю с курагой?
– Только что пил. Больше не вмещается. Приберегите курагу, в следующий раз приду специально.
– Всегда рада вас видеть. Итак, что за дело у вас ко мне?
– Дело вот какого рода. Кригер вчера утром, за несколько часов до самоубийства, переслал мне папку по делу некоего Кристаллова, которого рассматривали раньше как простого уголовника, а в процессе следствия выяснилось, что дело носит скорее политический характер. Так вот, среди бумаг Кристаллова найдена записка. Она написана на листке, вырванном из книжки. На оборотной стороне этого листка стоит ваша подпись. Кригер приложил книжку Киплинга с вырванным первым белым листком и пишет, что листок этот вырван, по всем данным, именно из этой книги, которую он брал у вас. Хотелось бы получить от вас по этому вопросу кое-какие указания.
– Кригер писал мне накануне самоубийства и просил зайти к нему. К сожалению, меня не было в этот день дома. Зайдя к нему на следующий, я уже опоздала. Вряд ли я смогу вам дать по этому вопросу какие- либо дельные указания. Мои книжки ходят по людям. Все мои знакомые берут читать постоянно. Возможно, что они в свою очередь одалживали кому-нибудь из своих знакомых. Кто-нибудь мог выдрать листок, на котором была помечена моя фамилия, а кто именно – это сейчас трудно будет установить.
– Попытаемся. Круг ваших знакомых, которым вы даёте читать книги, не так уж велик. Постарайтесь вспомнить, кому именно вы давали эту книгу.
– Боюсь, что могу ошибиться.
– Это не страшно. Назовите ряд людей, кому вы обычно даёте книги. Как-нибудь доберёмся.
– Кому я давала эту книгу? До того как я её дала Кригеру, она, помню, была у Уртабаева. Уртабаев, по- моему, держал её довольно долго. Она валялась, наверное, у него на столе, и кто-нибудь из посетителей легко мог выдрать из неё листок.
– Так. А ещё кому одалживали, не припомните?
– Нет, не припомню. Это было давно.
– Значит, Уртабаеву вы одалживали её наверное? И у Уртабаева она залежалась долгое время?
– Да, кажется.
– Хорошо. А может быть, вы узнаете почерк, которым написана записка, хотя почерк явно изменён?
Комаренко достал из бумажника листок. На листке обыкновенным карандашом было написано четыре строчки:
Ты просто сволочь. Даю тебе неделю сроку.
Если в течение недели не ликвидируешь всех своих дел и не уедешь – расскажу обо всём Синицыну.
Синицына пробежала глазами записку.
– Нет, не знаю такого почерка.
Комаренко убрал листок.
– Что ж, спасибо и на этом. Извините за беспокойство. Дай бог всякому!
На дворе жужжал и трепыхался грузовик, не отрываясь с места, как муха, пойманная на клей. На котловане рвали скалу. Взрывы доходили приглушённые и размеренные, словно где-то кололи дрова. По пустой площади, между бараками, прозрачным смерчем кружилась жара. Подъехала легковая машина. Комаренко велел шофёру ждать и пошёл через площадь в партком.
– А, вот кстати! – обрадовался Синицын.
Он попросил оставить их одних и, достав из ящика большой лист, разукрашенный оттисками пальцев, показал его Комаренко.
– Интересно, что ты об этом скажешь!
