Уртабаев вытер рукавом пот. На этот раз Морозов не сомневался в искренности этого жеста. «Приперли к стенке, не улизнёшь».
– Я понимаю, товарищи, что все факты, умело подтасованные моими врагами, говорят против меня, и, благодаря нелепому стечению обстоятельств, я лишён возможности противопоставить им хоть одно так называемое вещественное доказательство, хоть одного свидетеля, который бы говорил в мою пользу. Я понимаю, что вы не можете верить мне на слово, если я скажу вам: я не виновен…
Голос Уртабаева дрогнул, и вдруг, словно опасаясь, что его слова, слишком тихие, не дойдут до собрания, он крикнул на весь зал:
– Я не виновен, товарищи!
Произошло небольшое замешательство. В комнате стало тихо.
«Ну и актёр! В театре ему выступать, а не на бюро парткома», – злобно подумал Морозов.
Уртабаев вытер рукавом лоб и закончил сухим, бесцветным голосом:
– Я не буду ссылаться на те незначительные заслуги, которые я имею перед партией. Партия дала мне всё, я дал ей только то, что обязан отдать каждый партиец. Партия послала меня на учебу. Партия сделала из меня человека. Всем, что во мне есть нужного и хорошего, я обязан партии. Партия вправе отнять у меня всё, что она мне дала. Изгнать меня из партии – это значит отнять у меня жизнь. Партия дала мне жизнь, партия вправе её взять.
Он скомкал в руке бумажки, – видимо, конспект заключительной речи, которую не произнёс, – и сунул их в портфель.
Минуту длилось молчание.
– Ну, это всё лирика, не меняющая существа дела, – сказал Морозов. – Всё ясно, и поздним раскаянием тут не поможешь.
– Да, дело ясное.
– Что ж, товарищи, есть ещё какие-нибудь вопросы или будем прямо ставить па голосование?
– Дело ясное!
– Давайте голосовать.
– Кто, товарищи, за исключение Уртабаева из партии?
Поднялось одиннадцать рук.
– Кто против?…
Подняли руки Комаренко и экскаваторщик Метёлкин.
– Объявляю заседание закрытым.
Уртабаев встал, минуту шарил по карманам, как человек, потерявший бумажник, достал из кармана партбилет и положил его на стол. Потом быстро, не оглядываясь, пошёл к дверям.
Синицын вернулся домой раньше обыкновенного. Он чувствовал себя в этот вечер, как хирург после трудной операции, проведённой чисто и без ошибки, по всем правилам медицинского искусства, во время которой пациент умер на операционном столе. Он решил сегодня больше не работать и, возвращаясь домой, подумал, что вечер этот нужно бы было посвятить Валентине. Со времени их утреннего разговора после самоубийства Кригера Синицын откладывал этот разговор на завтра, завтра опять было экстренное заседание, – и так прошли дни, потом недели.
Он шёл, укладывая в голове план этой трудной беседы, не зная, с чего именно начать. Тут нужно было уже не операционное вмешательство, а мягкое внушение.
Не застав Валентины дома, он искренне опечалился, – вряд ли ещё так скоро представится свободный вечер, – и в надежде, что она скоро вернётся, стал её ждать. Этот вечер должен был стать поворотным в болезни Валентины. Синицын мысленно подбирал неотразимые аргументы, способные переубедить любого закоренелого оппортуниста, пробовал парировать их возможными возражениями. Никакие возражения не способны были устоять против их логической неопровержимости.
Когда аргументы были уже взвешены и выстроены в ряды, Синицыну показалось, что это совсем не то, что надо. Всё это Валентина могла с равным успехом почерпнуть из газет. Тут надо было что-то совсем другое.
Валентина не приходила. Прошёл час, потом другой. Синицын суетился по пустой комнате, заходил в свой «рабочий кабинет», выделенный в отдельную резиденцию воздушной перегородкой из фанеры. Прошёл ещё час. Наконец дверь, ведущая во двор, скрипнула.
Синицын поднялся навстречу. В комнату вошел Комаренко.
– А, это ты… – разочарованно протянул Синицын.
– Проходил мимо, решил заглянуть. Есть что-нибудь новое?
– Очередь за тобой. Придётся арестовать Уртабаева.
– Я арестовываю вне очереди и на этот раз очередью не воспользуюсь.
– У тебя всегда шутки. Нельзя ведь его, после того как всё установлено, оставить на свободе.
– А почему бы нет?
– Ты дурачишься или всерьёз?
– Конечно, всерьёз.
– Ты не считаешь достаточно вескими те факты, которые были установлены в процессе следствия не только мною, но и тобою самим?
