| 5,29 | 4,77 | 3,52 | |||
| Швейцария | - | - | 4,03 | 3,32 | 3,01 |
| Франция | - | 3,38 | 3,42 | 2,79 | 2,25 |
| Италия | - | - | 4,88 | 4,43 | 4,28 |
Особое внимание следует обратить на влияние эмиграции, весьма заметное после 1840 г. Можно предположить, что по всей Западной Европе (то есть за исключением России, Венгрии, балканских стран, Греции) чистые потери от эмиграции за период 1841–1915 гг. достигли 35 млн чел. — в среднем почти полмиллиона в год, что соответствует 2,5 из каждой тысячи жителей континента. Средние потери от эмиграции в Европе можно также оценить в 25–30 % от превышения рожденных над умершими. Разумеется, следует иметь в виду, что эти цифры не отражают существенных различий ни по территориям, ни по периодам, и все же они дают понять, что на протяжении большей части столетия эмиграция представляла собой типичный выход для демографических излишков. Гораздо меньше проявлено влияние эмиграции на население Восточной Европы, где чистые потери за период 1840–1915 гг. составили около 10 млн чел. — менее 10 % естественного прироста за эти годы. Однако не следует забывать, что в это число не входят 5 млн русских мигрантов в Сибирь (а речь идет о настоящей межконтинентальной миграции) и что Россия заселяла южные территории.
Скупые данные, представленные в таблицах 6.2–6.5, очерчивают границы великой демографической революции, происходившей в XIX столетии и получившей название «демографического перехода». Этот термин, ставший не менее популярным, чем «промышленный переворот», описывает непростой переход от традиционного типа воспроизводства к современному, от высоких показателей рождаемости и смертности к низким.
Значительные изменения, произошедшие в течение «долгого» XIX века, ставят перед исследователем целый ряд проблем, и число их растет по мере того, как от общих соображений мы переходим к частностям. Существует общепринятая парадигма демографического перехода, в которой — на самом общем уровне объяснения — сокращение смертности признается основной причиной наступивших изменений. Это сокращение произошло отчасти по экзогенным причинам: исчезновение чумы и естественные трансформации в эпидемиологических циклах, — но в большей степени по причинам эндогенным, которые следует искать в социальной и демографической системе. Это — повышение производительности сельского хозяйства и улучшение организации рынка, а следовательно, ослабление кризисов выживаемости; все возрастающий приток ресурсов pro capite; изменения в типе поведения и в организации общества, а также преграды, поставленные передаче инфекций.
Сокращение смертности обусловливает ускорение прироста; усиливающаяся нагрузка на ресурсы приводит в действие уравновешивающие механизмы системы, сокращающие рождаемость либо путем ограничения брачности, либо, главным образом, с помощью распространения добровольного контроля над рождаемостью. Последовательность
Эта парадигма может быть переведена на микроуровень — уровень индивидуума или семьи. Предположив, что сокращение смертности есть prius[29] процесса перехода, мы увидим, что в семьях — при неизменном уровне рождаемости — остается все больше выживших детей, а значит, следует восстановить равновесие, вернуться к прежним размерам семьи, сократив рождаемость: это будет самой простой и наименее болезненной реакцией. Конечно, и современный процесс развития влияет на поведение брачных пар в том же направлении, так как развитие городского индустриального общества приводит к увеличению относительной «стоимости» воспитания детей. Это происходит по той причине, что дети начинают приносить доход, а значит, становятся самостоятельными позже, чем в аграрных сообществах; что здоровье детей, их благосостояние, образование требуют более серьезного вклада, как денежного, так и родительского; что мать, уже не привязанная только к домашней работе, на какой-то период оказывается выключенной из рынка труда. Так, увеличение относительной стоимости детей, пусть и при неуклонном увеличении ресурсов, становится причиной ограничения рождаемости; ему же способствует ослабление контроля со стороны общества, то есть традиционных, религиозных и государственных установлений. Механизмы распространения с легкостью переносят этот феномен из города в деревню, из более зажиточных и культурных слоев в менее обеспеченные, из бурно развивающихся центров на периферию.
Данная парадигма перехода имеет свои сильные стороны, в частности: а) то, что сокращение смертности является incipit[30] всего процесса; б) что следствием ее становится ограничение рождаемости; в) что развитие — те рельсы, по которым идет как рост экономики, так и перемены в обществе, а за ними следуют и демографические изменения; г) что прочие демографические факторы имеют второстепенное значение. Однако эти четыре постулата не всегда подтверждаются на практике, и в непростой европейской истории встречаются, как мы увидим ниже, многочисленные и знаменательные исключения. Не всегда, например, сокращение смертности предваряет сокращение рождаемости; не всегда демографический переход происходит в темпе, заданном экономическим развитием; не всегда прочие демографические факторы имеют второстепенное значение; наконец, демографические изменения не являются переменной величиной, односторонне зависимой от экономики: они, как мы убедимся ниже, взаимосвязаны.
Эта взаимозависимость и выходит на первый план при пересмотре модели перехода. Ранее мы говорили о взаимодействии между ограничивающими и определяющими факторами. Долгие века это взаимодействие отличалось низкой динамикой, и демографические структуры оставались относительно
