Нью-Йорка мало ходят пешком? Но наконец-то и у нас начали появляться уютные микрорайончики, а не только придорожные торговые центры. Людям требуются стеллажи, паркет, освещение, украшения. Почему я должен отказывать им в их нуждах?
– Наверное, бешеные бабки зашибаешь.
– Да, для подработки неплохо.
– Для подработки?
– Вообще-то я скульптор, – пояснил Уайатт.
Мне сразу вспомнился наш спор в клубе «Эхо» но поводу того, считать ли дизайн творчеством. Неожиданно все прояснилось.
– А ты выставляешь свои работы? Он пожал плечами:
– Да так, сотрудничаю с одной нью-йоркской галереей. И еще с одной в Лондоне. В прошлом году попал на выставку-биеннале Уитни, но увы... И еще недавно уволил своего лос-анджелесского представителя: не получилось с ним «подружиться», как говорят дети.
Я посмотрела на него с уважением. Ничего себе! Не то что эта стерва Флук.
Уайатт неловко передернул плечами. После нескольких бокалов его акцент стал еще заметнее. Маленькое брюшко выпирало под пуговицами рубашки. Он улыбнулся, и вокруг его глаза собрались мелкие морщинки – наверное, полуденное остинское солнце постаралось. Ему было тридцать два года – «подходящий возраст», как сказала бы Брин, если бы мы с ней разговаривали. Странно, что Уайатт в самом начале нашего знакомства повел себя как придурок. Словно прочитав мои мысли, Уайатт добавил:
– Извини, что тогда, на концерте, завел этот спор.
– Кстати, почему ты это сделал?
– Сам не знаю. – Он покачал головой. – Мэй говорит, ты очень тонко чувствуешь интерьер, а я ненавижу,
когда люди сами себя принижают.
Я бросила на него взгляд, как бы говоря: «Тоже мне! Это я-то себя недооцениваю?»
– Ладно, ты меня раскусила: я просто выпендривался.
– Но зачем! – спросила я.
С минуту он пристально меня разглядывал. Потом встряхнул головой и усмехнулся: мол, так я тебе и сказал.
– А ты действительно веришь в то, в чем пыталась убедить меня тем вечером?
– Нет, – призналась я. – Не совсем.
– Значит...
– Я не считаю то, чем сейчас занимаюсь, искусством, – пояснила я. – Думаю, просто мы всегда нуждаемся в точке опоры.
Уайатт поморщился: видимо, ему не понравилась моя фраза.
– Мне продолжать или не надо?
– Разумеется. Извини.
– Ну так вот. В мире чего только не происходит: разные дорожные аварии, разводы, теракты в подземке... С этим ни ты, ни я ничего поделать не можем, согласись. Но у каждого человека должно быть место, где ему хорошо. Я считаю, именно поэтому люди, в частности я сама, мечтают жить в уютном доме. Для меня дом – это отражение мира моей мечты. А может статься, и меня самой. Такой, какой мне хотелось бы быть.
– Ну ты даешь! Как заговорила! – Уайатт шлепнул себя ладонью по колену. – Хорошо все-таки, что я затеял тот спор. – Он выпрямился и указан на меня пальцем. – Такой уж ты человек: если тебе не бросят вызов, свернешься клубочком на заднем сиденье, а кто за рулем и куда тебя везут – не важно.
– Да ладно! – взвилась я. – Не до такой же степени.
Он скользнул глазами по слегка влажному шелку моего индийского облачения – я вспотела, отрываясь под Мохаммеда Раффи. («Это делается вот так, – поучал меня двоюродный брат Хамира, показывая, как двигать кистями рук под индийские ритмы. – Представь, что ты вкручиваешь лампочку».)
– Тебя сейчас не узнать, – заметил Уайатт.
Я покраснела, вспомнив, что поначалу сравнивала Уайатта с безобидным плюшевым мишкой. «Не такой уж он безобидный, – подумала я. – Жаль, что он не в моем вкусе».
Я ехала и вспоминала эту беседу. И тут, на Хиллхерст-стрит, в окне небольшого домика, увидела табличку: «Сдается». В меня словно бес вселился: я резко надавила на тормоза.
Вот.
Так.
Просто.
Вечером, когда Зак вернулся домой, я бросилась ему навстречу.
– Я... собираюсь... открыть... собственный... магазин! – завопила я и изобразила удар в стиле карате. – Аккрррррада-хахахаха!
Что? – Он застыл с недоуменным выражением на лице.
