В сиреневом лете, в сиреневом дыме —Я вижу! я вижу! — соседи(В просвете прошедшая ледиБыла в диадиме)Возносят бокалы.Но я ли, усталыйОт этой расплаты,Приму их увядшие крыльяИ каждый горбатыйЯзык воскового вина?Я знаю, что каждая ледиУже в диадиме;Ей снится: в сиреневом дымеОна возноситься должна.И мне ли — сухие копытцаПо лестнице? Мальчик глядитсяВ таблицу из меди,Коричневый, широкоскулый,В измятом венке бересклета:Как плещется круглое пламя!Как множатся трубные гулыИного, широкого лета!Но никнут всё ниже крыламиСоседи — и только одна,Высокая, в узкой одежде,Рукой, удлинившейся в стебель,Рукой, расцветающей в небе,Возносит, как прежде, как прежде,Бокал воскового вина!
Сонет-акростихВаш трубадур — крикун, ваш верный шут — повеса.(Ах, пестрота измен — что пестрота колен!)Ваш тигр, сломавши клеть, бежал в глубины леса,Единственный ваш раб — арап — клянет свой плен.Разуверения? — нашептыванья беса!Тревожные крыла — и в лилиях явленЕдва заметный крест… О узкая принцесса,Разгневанная мной, вы золотей Малэн!Желтели небеса и умолкали травы,Утрело, может быть, впервые для меня,Когда я увидал — о, свежие оправыОчнувшихся дерев! о, златовестье дня! —Ваш флорентийский плащ, летящий к небосклону,Аграф трехлилийный и тонкую корону.
Сонет-акростихТак строги вы к моей веселой славе,Единственная! Разве Велиар,Отвергший всех на Босховом конклаве,Фуметой всуе увенчал мой дар?Иль это страх, что новый Клавдий-Флавий,Любитель Велиаровых тиар,Иезавелью обречется лаве —Испытаннейшей из загробных кар?
