Медуза

дождь, поэтому зонтики в руках прохожих вырастали как грибы. Это путешествие могло бы стать довольно забавным приключением, хотя он боялся, что эта затея до некоторой степени безумна. Быть нормальным, как ему казалось, значит найти успокоение в меланхолии, или быть возбуждённым в истерии, две реакции, которые «всегда и в равной мере гарантированы тем, кто обладает глубоким пониманием». Всё остальное это лишь иррациональные, простые симптомы праздного воображения или вышедшей из строя памяти. В данной ситуации единственным допустимым шагом было дать выход блаженству, которое уничтожит видимую вселенную улыбкой мрачного веселья, пристального экстаза. Что-либо другое в сфере «мистицизма» было признаком отклонения и безумия, очевидным заблуждением.

Машина свернула и остановилась перед маленьким газоном, над которым нависли скелетообразные ветви двух молодых берёз. Дреглер расплатился с водителем, и быстро пошёл под дождём по направлению к кирпичному зданию из золотистого кирпича с чёрными цифрами — двести два над чёрной дверью с медной ручкой и кольцом. Взглянув на скомканный листок бумаги, который он вынул из кармана, Дреглер нажал на кнопку звонка. На улице кроме него никого не было, деревья и тротуар были пропитаны свежестью.

Дверь открыли, и Дреглер стремительно вошёл внутрь. Мужчина неопределённого возраста закрыл за ним дверь, и затем спросил невзрачным голосом: «Дреглер?» Философ кивнул в ответ. Мужчина попросил его следовать за ним по коридору. Они остановились у двери, расположенной прямо за главной лестницей, ведущей на верхние этажи. «Здесь», сказал мужчина, взявшись за дверную ручку, Дреглер заметил на его руке кольцо с розовым камнем в серебряной оправе, что контрастировало с его довольно небрежной внешностью. Мужчина открыл дверь, и, не входя в комнату, зажёг лампу на внутренней стене.

Во всех отношениях это была кладовая комната, набитая всякими вещами. «Проходите, пожалуйста», сказал мужчина, приглашая Дреглера войти в комнату. «Только закройте за собой дверь».

Дреглер окинул взглядом комнату. Она была средних размеров, потолок сужался по наклону, так как комната находилась под лестницей. Кресла-качалки и детские стулья, птичьи клетки с распахнутыми дверцами, висящими на единственной петле, связанные шланги, напоминающие мёртвых питонов, старые банки из под краски, и пелена сероватого света, обволакивающая всю комнату.

Комната была лишена запахов, каждый из которых повествовал бы о своём происхождении. Здесь царил полумрак как в пещере с тенями, извивающимися на искривлённых стенах. Дреглер осматривался, брал в руки разные маленькие предметы, и тут же ставил их обратно, потому что его руки дрожали.

Впоследствии он не помнил, как долго оставался в комнате, впрочем, он и не пытался сохранить в памяти каждую деталь, чтобы потом использовать это в своих произвольных и непроизвольных сновидениях. (их он занёс в раздел папки с названием «Личное столкновение с Медузой»). Дреглер отчётливо помнил, как он выходил из комнаты в состоянии паники, после того, как мельком увидел своё отражение в старом зеркале, с тонкой трещиной посередине. У него перехватило дыхание, когда на выходе он почувствовал, что его тянет обратно в комнату. К счастью, это была лишь нитка его пальто, зацепившаяся за дверной косяк. В итоге он освободился и пошёл домой, оживлённый чувством ужаса.

Дреглер никогда не рассказывал друзьям о своих успехах; даже если он и хотел этого, то он не мог ничего понятно объяснить. Как и было обещано, Глир и его жена приготовились к встрече. Дреглер впервые увидел её; у него было немного времени, чтобы поговорить с ней, когда они остались наедине за столиком в углу полной гостями комнаты. Им обоим казалось, что они уже знали друг друга раньше, хотя они не могли понять, как это могло случиться.

«Возможно, вы были студенткой в моей группе», - предположил Дреглер.

Она улыбнулась и ответила: «Спасибо, Люциан, но я не так молода, как вы думаете».

Вдруг её нечаянно толкнули, и она уронила что-то в бокал Дреглера, что превратило пенистый напиток в жидкость розоватого оттенка.

«Мне очень жаль. Позвольте принести вам другой», - сказала она и растворилась в толпе гостей.

Дреглер достал серьгу из бокала и незаметно покинул помещение. Позже, придя домой, он положил её в маленькую коробку, на которой написал: «Сокровища Медузы».

Но он ничего не мог доказать, и знал это.

Прошло несколько лет. Дреглер вышел на очередную прогулку по городу. Он написал ещё несколько работ, что расширило его аудиторию. Рецензии на его книги звучали порою довольно забавно: «Путешествия Дреглера это урбанистические плавания измученного Одиссея к Итаке». В другой статье было написано: «Наиболее причудливый наследник экзистенциалистских идей».

Какую бы бессмыслицу не писали критики, его последние книги: «Букет червей», «Пир пауков» и «Новые размышления о Медузе» — позволили ему «овладеть умами умирающего поколения и донести до них свою боль». Эти слова были написаны Джозефом Глиром в качестве рецензии на последнюю книгу Дреглера для философского обозрения.

«Мы можем существовать, только доверив наши „души“ Медузе, - писал Дреглер в „Новых размышлениях“. - Будь она ангел или демон, для нас неважно. Это просто позволит нам избежать чудовищной участи — быть обращёнными в камень; каждый есть лишь маска, скрывающая гораздо более ужасное лицо, лекарство, от которого немеет разум. И Медуза увидит, что мы защищены, она закроет нам глаза щупальцами своих змей, которые вытягиваются и проскальзывают в наши рты, чтобы пожрать нас изнутри. Вот то, что мы никогда не должны увидеть, хотя, возможно, сила нашего воображения позволит нам созерцать столь захватывающее зрелище. Надо заметить, что Медуза очаровывает гораздо сильнее, чем пугает, и преследует нас, по эту сторону окаменения. По другую сторону находится немыслимое, неслыханное, то чего не должно быть — Реальное. Вот, что пытается задушить нас сотнями пальцев — где то в той тусклой комнате, где мы забываемся, то место, где мы оставляем себя среди теней и странных звуков — в то время как наш разум и мысли играют подобно шаловливым, глупым домашним животным в смертельные игры… Трагедия заключается в том, что мы должны любыми способами избежать этой опасности. „Мы можем спрятаться от ужаса только в сердце ужаса“».

Дреглер дошёл до того места своей ежедневной прогулки. Где он обычно поворачивал и возвращался домой, в ту самую комнату. Он посмотрел на чёрную дверь с медной ручкой, затем окинул взглядом улицу и ряд тусклых окон домов, которые безумно отражали отблески позднего заката. От уличных фонарей исходило голубоватое свечение: перевёрнутые нимбы или открытые глаза. Начал капать мелкий дождь. В следующую минуту Дреглер укрылся под крышей.

Вскоре он уже стоял перед дверью комнаты, держа руки глубоко в карманах пальто, чтобы избежать искушения. Он заметил, что совсем ничего не изменилось. Дверь никто не открывал, с тех пор как он закрыл её за собой в тот памятный день несколько лет назад. Этому было доказательство, каким-то образом он догадывался, что всё будет именно так: та длинная нитка от его пальто всё ещё висела там, где зацепилась между дверью и рамой. Теперь он точно знал, что будет делать.

Он мимолётно заглянул в щель, что только развеяло его сомнения, рассеяло их как тени, скользящие по той комнате. И голоса — услышит ли он то шипение, предвещающее её присутствие наряду с подвижными красными формами? Его взгляд был прикован к руке, держащей дверную ручку, мягко поворачивая её и слегка подталкивая дверь. Первое, на что он обратил внимание, было розоватое свечение, более пурпурного оттенка, чем закат, внутри комнаты.

Не было нужды включать свет. Он видел достаточно хорошо так же благодаря треснувшему зеркалу, которое отражало оставшуюся часть комнаты. И в глубине зеркала? Расколотое отражение, тонкая трещина посередине, излучающая густое красное свечение. В зеркале был мужчина: нет, не мужчина, но манекен, или подобие некоего застывшего силуэта. Обнажённый с раскинутыми руками, прислонившийся к стене, как будто боящийся упасть. Его голова запрокинута так, как будто сломана шея; его глаза так плотно закрыты, что похожи на две складки, глазные морщины, занявшие место самих глазниц. Его рот так широко раскрыт в беззвучном крике, что все морщины разгладились на пожилом лице.

Он едва узнал своё лицо, это обнажённое и парализованное выражение, которое он забыл, но которое когда-то использовал, как трагическую метафору для описания необъяснимого состояния своей души. Но это больше не было очаровательным образом воображения. Отражение отдало своё обаяние, сделало его приемлемым для рассудка, так же как отражение создало этих змей, и их обладателя, не ошеломляющими. Никакое отражение не могло себе представить видение самое вещи, а не состояние окаменения.