леса, которых удачно избежал Франсуа, и в этих лесах совершенно перемешались. Русский центр (XIV, XV и половина ХХIII корпуса) был отрезан от тыла, а пути его отступления были преграждены. Фактически его больше не существовало. Он превратился в толпу голодных и измученных людей, беспорядочно и нерешительно пробивавшихся сквозь огневое кольцо германцев и тысячами сдававшихся в плен.
В последней сцене этой трагедии сыграл роль сам Самсонов. 27 августа он выехал из Нейденбурга, чтобы самому взять на себя управление боем, но уже ничего не смог сделать, и сам был захвачен водоворотом отступления. Не будучи в состоянии чем-либо помочь, 28 августа он повернул обратно на юг и, пробираясь верхом сквозь густые леса, заблудился. В темноте он отошел в сторону. Отсутствие его штабом не было замечено, пока близко не раздался отдельный выстрел. Самсонов лишил себя жизни, не желая пережить поражения своей армии.
Но когда он умирал, поражение не было столь велико, как велико было отчаяние командующего, да оно еще и не было столь безусловным. Если бы центр русских оказался в состоянии реорганизоваться и попытаться энергично прорваться, быть может, попытка эта увенчалась бы успехом. Дело в том, что преграда Франсуа была тонка, и ему самому извне угрожала опасность в лице I корпуса Артамонова, который после своего поражения под Усдау и отступления за границу был усилен свежими частями и шел на спасение Самсонова.
Донесения летчиков еще 29 августа предупреждали Франсуа о грозившей ему опасности, но он стойко отказывался снять свою «блокаду», хотя и выделил столько сил, сколько представлялось возможным, чтобы задержать наступление русских у Нейденбурга. Тем не менее 30 августа город пришлось отдать, но Людендорф уже слал подкрепления, а Артамонов, почти ничего не сделав, чтобы развить свой успех, 31 августа вновь отошел к югу.
Все же причина слабости Франсуа, позволившей части армии Самсонова избежать охвата, заключалась в том, что Макензену и Белову не удалось присоединиться к Франсуа с востока. Поэтому преграда и не была ни столь крепка, ни столь плотна, как следовало бы.
Вследствие неудовлетворительного взаимодействия Макензена и Белова, а также отсутствия четкого руководства сверху, их корпуса прекратили преследование правого фланга русских и повернули на север против Алленштейна, двигаясь по истинно германской привычке «на выстрелы», вместо того чтобы, подобно Ганнибалу, захлестнуть петлю вокруг арьергардов противника.
Людендорф, терзаемый боязнью наступления Ренненкампфа и желанием уничтожить Самсонова, отдавал ряд противоречивых приказов, которые не могли помочь выйти из неразберихи. Его приказы не могли распутать ту кашу, которую заварили Макензен и Белов. В итоге он больше рисковал и меньше выигрывал. Он слишком медленно сжимал клещи охвата и оставил на юго-востоке разрыв, через который фактически и ускользнула часть русского XIII корпуса. Ускользнул бы, пожалуй, и весь корпус, если бы не Макензен, который по личной инициативе повернул вновь на юг, чтобы закрыть этот разрыв, а также если бы русские не были настолько ослеплены и не обезумели от паники.
Все же было захвачено 92 000 пленных, уничтожено два с половиной корпуса, а другая половина армии Самсонова сильно потрясена, особенно морально. Учитывая случайности войны и трудности, сопряженные с действиями в малокультурной области, победу под Танненбергом можно считать великим достижением, как оно и было в истории войны. Но не Людендорф привел к победе, задумав эту операцию, и еще в меньшей степени Гинденбург. Замыслом этой операции обязаны главным образом Гофману. Притвиц и Людендорф по очереди разделяют честь принятия его плана, а Людендорф заслуживает еще благодарности за некоторое развитие этого плана. Нельзя также приписывать Людендорфу главную роль в успешном проведении этой операции. Здесь основная заслуга приходится на долю Франсуа.
А против Людендорфа может быть выставлен тот факт, что его первая телеграмма из Кобленца была первой и решающей причиной срыва полного окружения армии Самсонова.
Танненбергское сражение не было, как это иногда утверждают, заранее подготовленными и разработанными Каннами. Целью этой операции было сломить силы русских и не допустить их вторжения в Германию; идея же двойного охвата явилась только впоследствии и стала возможной лишь тогда, когда выяснилось, что Ренненкампф продолжает оставаться пассивным. Идея эта пришла позднее, равно как и мысль дать такое название победе.
Приказ Людендорфа о преследовании на 28 августа был помечен «Фрогенау». Гофман сказал ему, что он сможет легко смыть с Германии позорное пятно, пометив приказ названием находившегося впереди города – Танненбергом, где в 1410 году были разбиты наголову тевтонские рыцари.
Глава 4. 1915 год – застой
Еще до конца 1914 года правительства и генеральные штабы враждебных сторон поняли, что операции на Западном фронте не приводят к решению и что настало какое-то состояние безвыходности, причем каждая сторона старалась найти выход из создавшегося положения. Реакция была различной как по форме, так и по характеру, в зависимости от силы, ума и предрасположений различных авторитетов. В Германии решающим было мнение Фалькенгайна. При знакомстве не только с критиками Фалькенгайна, но и с его личными работами создается впечатление, что ни мнение это, ни само руководство войсками, не отличались целеустремленностью, а сам Фалькенгайн не отдавал себе ясного отчета, что же именно надо делать.
Фалькенгайн, назначенный после отхода от Марны на место Мольтке, в основном как будто придерживался плана Шлиффена, ища решения на Западе. Но он не последовал рекомендуемому Шлиффеном способу – ослабить свой левый фланг с целью сосредоточить на решающем правом фланге мощный кулак. Действительно, осенняя атака под Ипром была проведена главным образом сырыми, необстрелянными соединениями. Между тем закаленные уже в боях войска почти бездельничали, стоя между рекой Эн и Вогезами. Полковник Тренер, начальник полевых сообщений, правильно оценивал обстановку. Он зашел даже так далеко, что представил Фалькенгайну подробно разработанный им план переброски шести армейских корпусов на правый фланг. Но план этот был отвергнут. Если вспомнить, как близок был к гибели британский фронт под Ипром, остается только сказать, что германское главное командование вторично спасло союзников.
При подобной же конъюнктуре и Людендорф просил подкреплений близ Лодзи, чтобы придать силу своему удару, вклинявшемуся во фланг русских. Но Фалькенгайн упустил и эту возможность, оттягивая высылку подкреплений, пока неудача под Ипром не сделалась фактом.
Неохотно отказавшись от новой попытки прорвать сеть окопов на западе, Фалькенгайн, видимо, колебался, что же предпринять дальше. Убеждение, что война должна быть сначала решена во Франции, привело его к недооценке и сомнениям в возможности добиться решения на Востоке. Действительно, понимая, что Восточный фронт является единственно возможным театром операций на ближайшее будущее, он до тех пор задерживал необходимое подкрепление этого фронта, пока его к этому не вынудила угрожавшая обстановка на австро-венгерском фронте. И даже тогда он подавал эти подкрепления как милостыню – неохотно и скупо – в количестве, достаточном, чтобы обеспечить успех, но недостаточном (или слишком поздно), чтобы привести к решающей победе.
Все же надо отдать должное Фалькенгайну. Он понял, что неизбежна долгая война, и в соответствии с этим принялся за работу, развивая силы и возможности Германии, чтобы выдержать стратегию измора. Техника полевых укреплений была доведена до более высокого уровня, чем в любой из других армий; была создана сеть военных железных дорог и расширена существовавшая в целях перевозки резервов в тылу фронта; пополнение огнеприпасов и добыча сырых материалов для их производства были подтолкнуты так энергично и с таким пониманием дела, что с весны 1915 года быстрый рост производства военных материалов был обеспечен. В Британии же, например, эта проблема только начала ставиться. Фалькенгайном были заложены основы той организации экономики и использования запасов, которые явились разгадкой силы, выдерживавшей гнет британской блокады Германии. Научному руководству экономической войной Германия обязана главным образом доктору Вальтеру Ратенау – крупному магнату индустрии. Германия была также пионером и в использовании для войны психологии. Еще осенью 1914 года она приступила к широкой пропаганде в Азии, чтобы подорвать престиж Британии и вызвать восстания среди подданных Британии магометан. Недостатки этой пропаганды и грубость ее приемов меньше бросались в глаза в применении ее к примитивным народам, чем к цивилизованным народам Европы или Азии.
Тот же период был ознаменован крупным успехом германской дипломатии – вступлением в войну Турции, хотя в основном к этому привело сочетание ряда довоенных причин, а также и события самой войны. С 1909 года в Турции брала верх партия младотурок, для которых старые традиции, включая и дружбу с Англией, являлись неприемлемыми. Германия, находясь во власти своей мечты – создания среднеазиатской сферы влияния, символом которой являлась Багдадская железная дорога, – искусно использовала возможность приобрести влияние над новыми правителями Турции. Лидер младотурецкой партии Энвер-паша был военным атташе в Берлине. Германские инструкторы наводнили турецкую армию, и в результате между Германией и вождями младотурок состоялось соглашение о совместных военных действиях. Соглашение это было вызвано необходимостью для обеих стран охранить себя от опасности со стороны России. Прибытие «Гебена» и «Бреслау» подкрепило моральный нажим германского посла Вангенгейма, и 29 октября турки фактически вступили в войну, атаковав в Одессе Россию, а на Синае – Британию.
Фалькенгайн видел «решающее значение вмешательства Турции в борьбу», во-первых, в том, что оно перекрывало Проливы, этим путем не могли больше притекать в Россию припасы; во-вторых, этим отвлекались военные силы Британии и России. По требованию Германии Турция уже в середине декабря повела удар на Кавказе против русских, но сверхсамонадеянный план Энвера закончился разгромом турок в сражении под Саракамышем. Неудача преследовала Турцию и при второй ее попытке – перерезать Суэцкий канал, артерию, соединяющие Британию с Востоком. Синайская пустыня являлась преградой, ограничивавшей силу вторгавшейся армии турок, а два небольших отряда, прошедших сквозь нее, были у Исмалия и Эль-Кантары легко отброшены, хотя отступление их затем совершилось в полном порядке.
Оба эти наступления в тактическом отношении были неудачны, но они имели для Германии большое стратегическое значение, сковывая крупные силы русских и британцев.
Как бы для восстановления равновесия, нарушенного присоединением Турции к Центральным державам, Италия окончательно сбросила с себя искусственные узы старого Тройственного союза и присоединилась к Антанте. 24 мая она объявила войну Австрии, своему наследственному врагу, избегая все же открытого разрыва с Германией. Хотя основным мотивом Италии являлось желание воспользоваться удобным случаем, чтобы освободить своих сородичей в Триесте и Трентино от австрийского ярма, здесь играло определенную роль и чисто духовное, отвлеченное желание восстановить свои исторические традиции. Все же с военной точки зрения помощь ее не могла иметь скорого или решающего влияния на обстановку, так как армия ее не была готова для проведения быстрого удара, а австрийская граница представляла собой сильное по природе горное препятствие.
На стороне Антанты осознание застоя позиционной войны привело к иным реакциям.
На германскую стратегию влияло стремление к захвату территории, над стратегией же французов господствовало желание вернуть себе потерянную территорию. Правда, сосредоточение сил и средств на Западном фронте, где стояли и главные силы противника, оправдывалось военными соображениями, но, не обладая решением, которое позволило бы им пройти сквозь стену окопов, преграждавшую им дорогу, они просто бились головой об эту стену.
Зимние атаки в Артуа, на реке Эн, в Шампани и Вёвре стали дорогостоящими доказательствами того, что при искусстве ведения позиционной войны германцами «покусывание» Жоффра обычно выражалось для французов в истощении их армий и постепенном сгорании их в огне обороны. Что касается новых решений, которые позволили бы найти выход из создавшегося положения, то работа мысли французов, как это ни странно, оставалась бесплодной.
Трудности Британии, напротив, заключались в излишней плодовитости мышления – или скорее в отсутствии решимости выбрать и взрастить что-либо определенное из этих плодов.
В значительной степени такая нерешительность обязана обскурантизму профессионального мышления, которое скорее становилось в оппозицию всяким новшествам, чем являлось опытным руководителем при выборе наиболее полезного.
Решения, позволявшие найти выход из этого положения, вдохновителем которых являлась Британия, выкристаллизовались в двух основных группах: одной – тактической, другой – стратегической. Первая отмыкала барьер окопов, создав боевое средство неуязвимое для пулеметов и способное преодолевать окопы. Средство это должно было восстановить равновесие, нарушенное превосходством мощи обороны над наступлением. Идея этой машины – именно для решения подобного рода задач – зародилась у полковника Суинтона еще в октябре 1914 года, затем в младенчестве она была вскормлена и взращена Уинстоном Черчиллем, тогда первым лордом Адмиралтейства, и, наконец, придушена после нескольких месяцев опытов
