Через несколько минут мотор мистера Баулдера мчался по Плутория-авеню к Гран-Палаверу.
Что произошло в этот вечер между мистером Баулдером и герцогом — покрыто мраком неизвестности.
Во всяком случае, не подлежит сомнению, что мистер Файш громко расхохотался, когда на следующий день за завтраком прочел в одной из газет заметку:
«Мы узнали, что герцог Дюльгеймский, который на короткое время посетил наш город, уезжает сегодня утром вместе с Асмодеем Баулдером в Висконсинские леса. Мистер Баулдер желает познакомить герцога, завзятого спортсмена, с охотой на американских волков».
В спальном отделении пульмановского вагона герцог мчался на северо-восток; весь вагон был набит двухствольными нарезными винтовками, большими кожаными охотничьими сумками, капканами для волков и еще бог знает чем. Герцог был одет в костюм, сшитый из какого-то необычайно грубого материала, должно быть из крокодиловой кожи, и лицо его сияло искренней радостью.
Сидя напротив него, мистер Баулдер время от времени сообщал ему сведения о свирепости лесных американских волков. Но о других волках, гораздо более свирепых, чем лесные, в лапы которых мог попасть в Америке герцог, не говорил ни слова.
Что случилось в Висконсинских лесах, осталось неизвестным, а для Мавзолей-клуба приезд герцога явился только приятным воспоминанием.
Глава вторая
ФИНАНСОВЫЙ МАГ И ВОЛШЕБНИК
В центре города, за главной улицей, на которой расположен Мавзолей-клуб, находится Центральная площадь, где возвышается отель Гран-Палавер. Расстояние, отделяющее его от клуба, очень незначительно, не больше полу-минуты езды на автомобиле, хотя, по совести говоря, и пешком дойти туда нетрудно.
Но здесь, на Центральной площади, нет того спокойствия, какое царит на Плутория-авеню. Здесь неустанно журчат фонтаны, и их музыкальный рокот смешивается со звуками автомобильных рожков и шумом кэбов. Здесь растут настоящие деревья, под которыми на маленьких зеленых скамейках сидит публика, читающая вчерашние газеты; здесь ласкают глаз втиснутые среди асфальта зеленые лужайки. На одной стороне площади стоит высеченная из камня статуя первого губернатора штата, в человеческий рост, а на другой стороне — вылитая из бронзы статуя последнего губернатора, значительно выше человеческого роста.
Естественно, что Центральная площадь с ее деревьями, фонтанами и статуями — одно из наиболее интересных мест в городе. Но главной приманкой служат, конечно, громады отеля Гран-Палавер. В нем пятнадцать этажей, и он тянется вдоль всей площади. Тысяча двести комнат с тремя тысячами окон глядят на деревья, растущие на площади; здесь могла бы поместиться вся армия Джорджа Вашингтона. Даже жители других городов, которые никогда не видели этого отеля, хорошо знакомы с ним по объявлениям; «Самый уютный домашний отель во всей Америке», которыми пестрят все наиболее дорогие журналы и газеты континента. Действительно, главной задачей владельцев Гран-Палавера — и они вовсе не скрывали этого — было стремление придать отелю характер семейного дома с его уютом и спокойствием. В этом обаяние Гран-Палавера. Здесь вы найдете домашний очаг. Вы, конечно, согласитесь с этим, если взглянете на него с площади вечером в тот момент, когда тысяча двести проживающих здесь приезжих зажигают свет, одновременно вспыхивающий в трех тысячах окон. Вы поймете это в «театральное время», когда длинная вереница автомобилей тянется к подъезду Палавера, чтобы развезти по театрам тысячу двести зрителей, заплативших по четыре доллара за место. Но лучше всего вы уясните себе характер Гран- Палавера, когда войдете в его ротонду. Высочайший потолок, усеянный сотнями сверкающих огней; толпы людей волнами движущиеся днем и ночью; шум голосов, который никогда не замирает; и над всем этим висит чарующее облако светло-голубого табачного дыма.
Вдоль стен расставлены пальмовые деревья — для услаждения глаз и фикусы в кадках — для успокоения ума; всюду стоят громадные кожаные диваны и глубокие кресла, а возле них колоссальные медные пепельницы, величиной с этрусские погребальные вазы. Вдоль одной из стен тянется сетчатая перегородка с решетчатыми окошечками, как в банке; за нею сидят пять конторщиков с прилизанными волосами в высоких воротничках, одетые, словно члены законодательной палаты, в длинные черные сюртуки.
Конторщики беспрестанно подзывают рассыльных мальчиков, мальчики бегут к приезжим, приезжие требуют швейцаров, звонки звенят, лифты гудят, так что никакой домашний очаг никогда не доставит вам и сотой доли подобного семейного уюта.
— Телеграмма мистеру Томлинсону! Мистеру Томлинсону! — раздается возглас, эхом проносящийся по ротонде.
И когда мальчик находит мистера Томлинсона и подает ему на блюде телеграмму, глаза всей толпы устремляются на фигуру Томлинсона, финансового мага и чародея Америки.
Вон он, в широкополой шляпе, длинном черном сюртуке, с плечами, слегка согнутыми под тяжестью пятидесяти восьми лет. Всякий, кто видел его в былые дни на заросшей кустами ферме возле Томлинсоновского ручья в стране Великих озер, узнал бы его сразу. На его лице по-прежнему сохранился странный, несколько блуждающий взгляд; впрочем, теперь финансовые органы называли его иначе — «непроницаемым». Его взгляд прыгает но сторонам, как бы в поисках чего-то; он говорит о недоумении или растерянности, но «Финансовый подголосок» определил его как «пытливый взор вождя индустрии». Можно было бы найти в его лице что-то простецкое, если бы не «Коммерческое обозрение», которое назвало его лицо «неисповедимым», снабдив свое утверждение иллюстрацией, не оставлявшей никакого сомнения в правильности этого определения. Дело в том, что о лице Томлинсона с Томлинсоновского ручья в субботних журналах обычно писалось не как о лице, а как о маске, и это давало повод вспоминать, что и лицо Наполеона I походило на маску.
Издатели еженедельников не переставали изощряться в изображении необычайной, подавляющей личности величайшего финансиста нашего времени. С того самого момента, как проспект об акциях «Объединенного Эри-золота» обрушился, словно девятый вал, на биржу, образ Томлинсона заполонил воображение всех мечтателей нашей поэтической нации. Все принялись за описание нового героя. И едва только кончал один, как начинал другой.
«Лицо его, — писал издатель журнальчика «Наши герои», — типичное лицо английского финансового вождя: жесткое, но не без мягкости; широкое, но в то же время несколько продолговатое; податливое, но не без твердости».
«Рот его, — писал издатель «Успеха», — жесткий и в то же время мягкий, челюсти твердые и вместе с тем подвижные; в самом строении его ушей заключается нечто такое, что говорит о быстром и пылком уме прирожденного вождя».
Так переходил из штата в штат образ Томлинсона с Томлинсоновского ручья, созданный людьми, которые никогда его не видели; так достиг он берегов океана и перебрался в Европу, где французские журналы поместили Даже какой-то портрет, извлеченный из архива, предназначенного для подобных случаев, с надписью:
Некоторые авторы, изображая его внешность, впадали даже в лирику. «Какие мысли таятся, — спрашивали они, — в глубине спокойных, мечтательных глаз, на этом необъяснимом лице?»
Но прочесть его мысли было очень нетрудно: нужно было только завладеть ключом к ним. Всякий, кто смотрел на Томлинсона, стоявшего среди шума и гама, наполнявшего величественный зал Гран-Палавера, с
