работу. Он сделал это со страхом. Никогда ему не приходилось писать так быстро.
— У вас приличный почерк не только для анкеты, но и для обычной жизни. Наборщики разберутся, — отметил Пальмин.
— Ну как? — спросил Сальский, уже сделавший свою информацию и просматривавший газеты.
— Подойдет, — решил Пальмин. — Местами растянуто. Здесь сто тридцать, а нужно сто десять строчек. Впрочем, это делается так… — Его перо взвизгнуло. — Завтра, Киреев, загляните в редакцию пораньше утром — может быть, получите какие-нибудь задания.
— Я был уверен, что вы новорожденный гений! — восторженно шепнул Степану Одуванчик. — Нет, Чацкий не сошел с ума. Завтра утром я тоже забегу в редакцию, и мы поговорим. Хорошо? Ведь вы комсомолец, вы будете в типографской ячейке?
Степан крепко пожал его руку.
— Собрались домой, товарищ Киреев? Нам по пути, — сказал Сальский.
Они вышли на улицу.
4
— Оказывается, вы лжец, мистификатор! — набросился на него Сальский. — Вы вчера наврали мне, что работали в газете, я вам поверил, как порядочный, и… Сегодня вся редакция лопалась со смеха, когда Нурин представлял в лицах, как вы бродите по учреждениям и милостиво осведомляетесь, что нового. Чацкий спятил — вот что нового! Это излюбленный номер геморроидального дурака Шмырева. Так вам и надо! Какое право вы имеете приставать к занятым людям с беспредметными вопросами?
— Я еще ничего не знаю в городе. Откуда же было взять… предметные вопросы.
— Неужели не догадались просмотреть подшивку «Маяка»?
— Нет… не догадался.
— Черт! Нужно было вчера посоветовать вам… — Сальский заговорил деловым тоном: — Сегодня вечером заберитесь в редакцию, вытащите из шкафа подшив «Маяка» за два-три месяца, просмотрите информацию из ваших учреждений, возьмите на заметку все, что не завершено. Например, Нурин недавно напечатал информашку о том, что горкомхоз начал ремонт рыночной пристани, пострадавшей от последних штормов. Спросите в горкомхозе, как подвигается ремонт. Все, что наплетут вам лодыри из горкомхоза, вероятно, окажется чепухой. До конца ремонта очень далеко. Но лодыри начнут оправдываться и расскажут, что зато прокладка водопровода на Цыганскую слободку уже началась. Есть десять чистых строчек, есть полтора-два балла! Понимаете? Нужно вылавливать информацию, болтая о тысяче вещей с тысячью людей. Если не знаете, как расшевелить бюрократа, врите без зазрения совести. «Правда ли, что под памятником Нахимову лопнул Пулковский меридиан? Ах нет, нет, меридиан пока цел, хотя и нуждается в починке, а вот ливни действительно затопили подвальные помещения на Очаковской улице, и пришлось пустить в ход пожарные помпы». Есть еще полтора балла, пятьдесят пять копеек. Шутка ли! Через две-три недели вы будете твердо знать, что вам нужно и что нового можно узнать там и сям… В каждом учреждении есть свой календарь заседаний и совещаний всяких там секций и комиссий. Торчите на заседаниях этих маленьких говорилен, ловите хвостики информации, прилипайте к людям, у которых есть что-нибудь в голове или в портфеле… Кстати, с кем вы сегодня познакомились? — Когда Степан стал называть фамилии завов, их заместителей и секретарей, Сальский потребовал: — Имена, отчества?
— Я не знаю…
— Он называет это «знакомиться с людьми»! Безобразие! Каждого, решительно каждого человека, с которым вам приходится иметь дело, нужно знать по имени-отчеству. Да-да! И его жену, и количество зубов у его первенца тоже… Чиновники любят, чтобы газетчики их знали. Чиновник, которого вы трижды подряд назовете по имени-отчеству, непременно станет вашим покровителем. Если увидите под глазами у Ивана Ивановича мешочки крепче растирайте поясницу и просите лекарство от болезни почек. Иван Иванович отдаст вам в придачу к почкам свое чувствительное сердце. Все поняли, сапог? — спросил Сальский, когда они присели на скамейке в тихой боковой аллее Приморского бульвара.
— Это нужно — растирать поясницу?
— Не только это. А польстить, а рассказать анекдот, посплетничать, угостить хорошей папиросой, если даже вы сами не курите? Что такое репортаж? Искусство обольщения всех и каждого — не больше, в конце концов, но и но меньше. Можете ли вы сделать людоеда своим сватом, кумом, побратимом, кунаком — вот в чем альфа и омега нашего успеха.
— Все это довольно противно… Но как, например, приручить Шмырева?
— Никак… Его приручил Нурин. Они со Шмыревым — давнишние закадычные друзья и собутыльники. Они взяли вас в блокаду, поставили Наумова перед выбором: либо Пурин и широкая информация из окрисполкома, либо вы и непроверенные слухи о сумасшествии Чацкого. Сегодня нам подвернулась моя подводная артель, и вы ловко откозыряли, а вот завтра Пальмин потребует материал из окрисполкома — вы пойдете ко дну, и никакая артель вас не вытащит. — Сальский заметил, как изменилось лицо Степана, и поддал жару: — Словом, бой начался, и его надо выиграть.
— Нет, я не хочу лезть в эту грязь! — Степан возмутился: — Но какое право имеют Шмырев с Нуриным отказывать мне в информации? Редактор поручил окрисполком мне и…
— Формальность, пока только формальность. Да, вам поручили обслуживать окрисполком, но сначала надо сломать шею старому хозяину исполкомовской информации. Не иначе!
— Ну и к чертям!
Степан зашагал по аллее прочь от Сальского; старый репортер, смеясь, нагнал его:
— Все же давайте подумаем, что делать. Можно найти палку на всякую собаку.
— Противно искать эту палку!
— Белоручка!.. Все же куда вы?
— Здесь на бульваре есть биологическая станция.
— Знаю. Но что вам делать на станции?
— Надо передать поклон директору от мамы. Это друг моего отца.
— Круглов? Петр Осипович Круглов? — ахнул Сальский. — Слушайте, счастливчик, вы родились в шелковой рубашке, жизнь дает вам фору за форой! Хотите немедленно подвесить Нурина на его собственных подтяжках? Понимаете ли, биологическую станцию обслуживал Нурин. Полгода назад он взял беседу с Кругловым и что-то наврал. Круглов грохнул опровержение на десяти страницах, но Пальмин замял дело. Теперь Нурин обходит станцию за три версты. Возьмите по знакомству беседу с Кругловым — ну, хотя бы о работе летних экспедиций станции — и подсуньте ее Пальмину с таким видом, будто и впредь можете таскать Кругловых пачками. Только ничего не говорите Пальмину о папе и маме, и все получится расчудесно. Это будет реванш, око за око… Проучите Нурина за сегодняшнее цирковое представление в редакции.
Передернув плечами, Степан промолчал.
— Кстати, сегодня вечером Нурин дежурит в типографии по выпуску очередного номера. Позвоните ему и узнайте, какие сокращения он сделал в «Подводной артели»… Зачем? Очень просто. Если при верстке полосы Нурину понадобится сократить вашу зарисовку на пять строк, он одновременно сумеет сократить вашу жизнь на пять лет. Мало ли как можно урезать материал, было бы желание нагадить… Вы слышите, белоручка!
Беседу с Кругловым Степан взял. И не потому, что хотел реванша, вовсе нет. Просто-напросто Круглов, этакий морской дьявол, татуированный, черный и громкоголосый, так крепко обнял Степана, так отечески расспросил о жизни, рассказал так много интересного, что материал, независимо от Степана, лег в записную книжку.
Домой Степан шел, колеблясь между противоположными желаниями и решениями. Расстаться с поблекшими мечтами о журналистике, найти работу в порту или на биологической станции, но только избавиться от Нурина, Сальского, Пальмина… Остаться в редакции, вцепиться зубами в работу, все перебороть, доказать, что Наумов не ошибся, поставив его на ответственный участок… Бежать или остаться? Поднимало голос самолюбие: остаться, устоять. «Ведь газета — это не только Нурин, — думал
