– По-моему, это еще не причина, чтобы перепутать все значки на карте. Мы наконец добрались? Что-то не похоже, что нас тут ждут.
– Ничего удивительного. Я обещал приехать в девять вечера, а сейчас… – При слабом освещении внутри автомобиля он всмотрелся в циферблат и охнул: – Господи, да уже полдвенадцатого! – В голосе его слышался смех. – Ну так как, любовь моя? Проведем брачную ночь в машине?
– Будем обжиматься, как подростки, на заднем сиденье? – Изящным движением головы женщина откинула назад длинные струящиеся волосы – Прекрасная идея, только зря ты не взял напрокат машину повместительней. Нет, Саймон, боюсь, нам все-таки придется колотить в дверь, пока кто-нибудь не проснется. Но помни – извиняться будешь ты. – С этими словами она вышла из машины, вдохнула полной грудью колкий ночной воздух и внимательней пригляделась к высившемуся перед ней зданию.
Особняк был выстроен в эпоху, предшествовавшую правлению Елизаветы, но позднейшие переделки придавали ему щеголеватый и жеманный вид. Забранные кружевными решетками окна освещал лунный свет, просачивавшийся сквозь болотный туман, повисший над долиной. Вверх по стенам карабкался плющ; увядающие листья багрянцем румянили старый камень. Там и сям в прихотливом беспорядке сквозь крышу пробивались каминные трубы, словно огромные копья, воинственно вскинутые к ночному небу. Этот дом и прилегавший к нему участок земли вольно и непокорно отрицали наступление двадцатого века: гигантские дубы широко простирали ветви над лужайкой, под ними красовались скульптурные группы в окружении цветочных клумб. От дома к лесу уходили, петляя, тропинки, заманчивые, как пение сирен. В глубокой тиши был слышен и плеск струи в ближнем фонтане, и блеяние ягненка на дальней ферме, но все звуки растворялись в нежном шепоте ночного ветерка.
Дебора обернулась к машине. Ее муж распахнул дверь и терпеливо наблюдал за ней, зная, что она, профессиональный фотограф, молча вбирает в себя красоту этой местности.
– Это прекрасно, – прошептала она. – Спасибо тебе, милый.
Саймон вытолкнул из машины левую ногу, скованную протезом, со стуком уронил ее на землю и протянул жене руку. Натренированным движением Дебора помогла мужу встать на ноги.
– Мне кажется, мы кружили часами, – пробормотал Сент-Джеймс, потягиваясь.
– Так оно и есть, – насмешливо подтвердила она. – «Всего два часа от станции, Дебора. Чудная поездка».
Он тихонько рассмеялся:
– И впрямь чудная. С этим не поспоришь, любовь моя.
– Еще какая! Когда я в третий раз увидела аббатство Риво, я была вне себя от восторга. – Дебора оглянулась на неприступную дверь из темного дуба. – Ну что, попытаемся?
По усыпанной гравием дорожке они вошли в глубокую арку перед дверью. К одной стене арки прислонилась, покосившись, будто спьяну, деревянная скамья, у другой стены высились две чудовищных размеров урны. По чьей-то прихоти в одной буйствовали только что расцветшие цветы, в то время как другая превратилась в приют для засохших гераней. Когда супруги проходили мимо, увядшие листья с шорохом посыпались на землю.
Сент-Джеймс с силой постучал в дверь причудливым медным молотком, висевшим в самой ее середине. Эхо далеко разнесло его стук, но туман мгновенно поглотил все звуки.
– Тут еще есть звонок, – заметила Дебора. – Может, его услышат?
Звонок отозвался далеко в глубине дома, и в ответ раздался неистовый лай и вой, казалось, целая свора собак захлебывается от ярости.
– Получилось, – рассмеялся Сент-Джеймс.
– Цыц, Каспер! Заткнись, Джейсон! Это в дверь звонят, чтоб вас, дьяволы! – Хрипловатый, по-мужски низкий голос (но по интонации безошибочно угадывалась женщина, родившаяся здесь и всю жизнь прожившая в родной провинции) выкрикивал где-то там, за дверью, короткие сердитые команды. – Цыц, проклятые! Пошли вон! Убирайтесь в кухню! – Короткая передышка, звуки отчаянной борьбы. – Чтоб вас! Пошли прочь! Ах вы, злодеи! Отдайте тапочки! Лопни ваши глаза! – С этим последним воплем хозяйка рванула задвижку, удерживавшую дверь изнутри, и широко распахнула створки. Перед Деборой и Сент- Джеймсом стояла босиком немолодая женщина; вернее, не стояла, а прыгала с ноги на ногу на ледяном каменном полу. От седых спутанных косм, рассыпавшихся по плечам, казалось, летели искры.
Мистер Алкурт-Сент-Джеймс, – произнесла она, не здороваясь. – А ну, заходите оба. Черт! – Сорвав с плеч шерстяную шаль, женщина оросила ее на пол, превратив в подстилку для озябших ног, и туже стянула на груди ворот своего обширного розового халата. Едва гости переступили порог, как хозяйка с грохотом захлопнула за ними дверь. – Слава богу, так-то лучше! – Она расхохоталась – буйно, несдержанно. – Прошу прощения. Обычно я стараюсь не вести себя как персонаж Эмили Бронте. Вы заблудились?
– Да уж, – подтвердил Сент-Джеймс. – Это моя жена Дебора. Миссис Бертон-Томас, – завершил он представление.
– Вы небось до костей промерзли! – воскликнула хозяйка. – Ладно, это дело поправимое. Пошли отсюда скорей. В дубовый зал. Там у меня славный огонек разожжен. Дэнни! – рявкнула она через левое плечо. – Проходите сюда, – это гостям. И снова: – Дэнни!!!
Супруги прошли вслед за хозяйкой в старинную комнату с каменным полом. Беленые стены, уходящий во тьму сводчатый потолок, в глубоких нишах – окна без занавесок, посреди комнаты одинокий обеденный стол, у дальней стены огромный погасший очаг. Жуткий холод. На стенах развешано огнестрельное оружие и островерхие шлемы. Миссис Бертон-Томас кивком обратила внимание гостей на свой арсенал.
– Круглоголовые Кромвеля побывали тут, – пояснила она. – Чуть не год торчали в Келдейл-холле в пору гражданской войны. В тысяча шестьсот сорок четвертом, – уточнила она мрачно, словно гости должны были навеки сохранить в памяти эту печальную дату из истории клана Бертон-Томасов. – Разумеется, мы постарались избавиться от них. Паршивые негодяи, все до единого!
Из заполненной тенями мрачноватой столовой хозяйка провела их в просторный зал, стены которого украшали роскошные деревянные панели, а окна – алые портьеры. В камине полыхал досыта наевшийся угля огонь.
– Господи, да куда же она запропастилась? – пробурчала миссис Бертон-Томас, возвращаясь к двери, через которую они только что вошли.
