всем настроение на дорожку, задал тему для разговоров. Аристарх дипломатично подождал, пока машина уедет, да и тоже стал рассказывать Тиму в тему. Про то, как главный осквернительн православия атеист, фанатик Емельян Ярославский при жизни гнил, источая мерзкое, выворачивающее душу наизнанку зловоние…
— Ясно, понятно, ты еще вспомни про синий фон — Тим послушал, зевнул и сорвал крупную, налитую соком клубничину. — Слушай, там у старой дороги есть холм. Кривобокий такой, лесистый. Может, капнем? Пока наши-то вернутся…
Наутро, плотно позавтракав вчерашней ухой, отправились к дороге щупать холм — пробивать на его отлогах шурфу по периметру. Парило, не было ни ветерка, в вечеру как пить дать собиралась гроза. Солнечные сполохи давали по глазам, по вспотевшему телу ползали насекомые. Пилите, Шура, пилите, заграница нам поможет… Первый шурф в лесу между молодыми березками ничего не дал. Два метра сплошной ядреной глины.
«Ладно, нормальные герои всегда идут в обход», — перекурив, спустились ниже, к подошве холма, не доходя метров десять до нее, начали снимать дерн. Первые полметра прошли с трудом — опять глина, чертова глина, затем вдруг начался песок и скоро — о радость! — лопаты ударились в дерево. Ура, бревна! Так, теперь еще одну траншею в холм, уже на уровне подошвы — с бешеным энтузиазмом, с производительностью экскаватора. Наконец — опять бревна. Неплохо сохранившийся в глине несмотря на солидный возраст, так уж пришлось помахать топориком, пришлось. Наконец свершилось — включили фонарики, взглянулию. Это был небольшой бункер — четыре койки, два стола, карты, телефон, бумаги, сейф в углу на ящике из-под снарядов. На стенах варварская роскошь — картины, ковры. Перед дверью у порога, скрючившись, человеческие останки в трухлятине мундиров. Еше один скелет лежал ничком, вытянувшись на кровати. В костях руки был зажат пистолет.
— Ага, взрывом завалило вход. Замуровали, демоны, — Аристарх сплюнул, едко усмехнулся. — А откопать себя фрицы не смогли. Кишка тонка.
В голосе его звучал плохо скрытый патриотизм.
— Ладно, пусть проветрятся, — Тим вдохнул спертый, дышаший смертью и гнильем воздух, отодвинулся от провала, выключил фонарь. — Завтра докуем. Пошли выкупаемся.
И пошли. Даже не подумав закрыть лаз — чужие, как известно, в этих местах не водятся.
На следующий день стали осматривать добычу. Вобщем-то ничего особенного — все те же парабеллумы, перстни с монограммами, изыски фалеристики, извечные гансовы свечи — фонариков у них что ли не было? Белесые картины в рамах, которые нельзя сразу выносить на свет, посуда с клеймами, фаянсовые безделушки… Впрочем нет. Среди всего прочего хабара отыскалась трость с выжженной вдоль черенка надписью на немецком: «Волховский фронт — задница мира» да в сейфе среди карт, копий приказов и похабных журналов обнаружился дневник некоего оберштурмбанфюрера Шнитке. Эсэсовский подполковник этот судя по всему был большим жизнелюбом, гастрономом и отменным самцом — все его ремарки ограничивались жратвой, выпивкой и оттраханными русскими телками, коих, к слову сказать, набралось целое стадо — если херр Шнитке конечно не врал. Однако было в дневнике и нечто, приведшее Тима, мягко говоря, в изумление. Всего-то пара-тройка страниц, исписанных убористым немецким почерком.
«5.05.42. Химмельдонневеттер! Трижды поцелуй меня в задницу! О, дерьмо и дерьмо! Сегодня звонили из ставки Гимлера — к нам прибывает какой-то хрен из Берлина. По научной части. Представитель Аненербе штандартенфюрер Левенхерц, мать его за ногу. Приказано содействовать и обеспечивать охрану. А мы чем здесь, в этом дерьме, занимаемся? Онанируем что ли? Настроение паршивое, чтобы поправить его пришлось принять шнапса. Полегчало, хотя шнапс тоже дерьмо. Утешает еще и то, что вчера моих ребятки изловили двух партизанок — блондинку и рыженькую. Ну, вымыли их в бане, накормили, напоили. Блондиночка — умненькая такая девочка, ласковая, просто прелесть. Думаю оставить ее, как проспится, при комендатуре на легкой работе. А вот рыжая — мало того, что истеричка, так еще отвратительно воспитана. Кусается, царапается, кричит „За родину, за Сталина“. Дурашка. Сделали ей спиртовую клизму, прошлись продезинфицированной дорожкой и отдали в гарем местному бургомистру. У него еще интересное такое имя Трат, от русского слова „тратить“.
6.05.42. Сегодня, черт меня подери со всеми потрохами, свел знакомство со штандартефюрером Ливерхерцом. Занятный парень — по виду, быть ему рейсхфюрером — огромный, с плечами, как комод, очень похожий на Вагнеровского Зигфрида. И совсем не дурак. Быстренько загнал свою свиту в болото, на раскопки какого-то там монастыря, а сам, не мудрствуя, прямиком ко мне — мол, оберштурмбанфюрер, вы, я вижу, тот человек, который мне нужен. Где бы здесь можно хорошо пожрать и не менее хорошо выпить? И чтобы без церемоний? А то в дороге пришлось изрядно проблеваться — чертовы воздушные ямы и русские истребители. А как здесь у вас насчет баб? Какая проницательность! Как здорово чертов засранец разбирается в людях! Словно мысли читает! Вобщем пошли в гаштетную к бургомистру Трату, заняли отдельный кабинет и пошли-поехало по полной программе — русская свинина, русская водка, русские бабы. Впрочем нет, была там одна жидовочка, подпольщица из учителей. Трахалась, как умалишенная. Понимала, видимо, что в последний раз. Словом, ночь выдалась бурной и впечатляющей. На утро Ливенхерц сказал мне: „Этого, дорогой Вилли, я тебе не забуду никогда“. Естественно, ему есть чего вспомнить — сожрал полсвиньи, выжрал полведра и поимел полдюжины баб. Настоящий Зигфрид.
6.06.42. Долго не писал, разрази меня трижды, не было времени. Да и сил тоже. Я опустошен, измотан, катастрофически устал. За этим чертовым Ливенхерцем не угнаться, не по части выпивки, ни по части баб. Это какой-то жеребец, кобель в мундире. Принесли его черти! К тому же какая-то русская тварь наградила меня паховыми насекомыми. Чрезвычайно въедливыми. Это настоящий кошмар — грязь, жара, лобковые вши. Штурмбанфюрер один из „Мертвой головы“ посоветовал употреблять солярку, но с чувством, понемногу, чтобы не разъело насквозь. Сегодня же попробую, непременно.
15.06.42. Наша эрзац-солярка ни хрена не помогает, даром что извел ее наверное с ведро. Русским мандавошкам она нипочем. Сегодня наконец достал трофейную, из подбитого танка, с большим нетерпением жду возможности поставить компресс. Штандартерфюрер Ливенхорц относится к моей проблеме с пониманием и предлагает радикальный метод — сжечь всю растительность в паху к чертовой матери. Устроить этим тварям аутодафе. Ему хорошо говорить — покрыл всех баб в округе, а сам как огурчик. Ничто его не берет. Ни диорея, ни гонорея, ни лобковые вши. Кремень. Вот пусть сам себе и жарит колбасу с яичницей…
1.07.42. Наконец-то! Свершилось! Слиняли, сволочи! Правда, вместе с кожей, но это дело наживное. Главное, агрегат цел. По случаю чудесного моего выздоровления мы здорово набрались с Ливерхерцем. „Эх, Вилли, Вилли, — говорил он мне дружески, обильно пускал слезу и, вытирая ее рукавом, лез ко мне целоватсья, — как же я устал торчать в этих болотах. Ну когда же вы возьмете Петербург, чтобы я мог найти этот сраный дом с флюгером в форме пса, который так нужен фюреру. Только тс-с-с-с-с. Это колоссальный секрет и государственная тайна. Никому не говори“. А кому говорить-то? Мандавошки сбежали, бабы спят. Яйца горят, как в огне.
15.07.42. Партизаны совершенно обнаглели — стреляют, расклеивают прокламации, в столовой офицеров Люфтваффе подсыпали слабительного в боквурст с капустой. Вот вони-то было, на весь укрепрайон — нашим ассам на бомбежку лететь, а у них понос… А кто виноват? Оберштурмбанфюрер Шнитке. О, дерьмо и дерьмо! „Вилли, я не могу работать в такой обстановке, — сказал мне тет-а-тет штандартенфюрер Ливенхерц. — Пора кончать. Хрен с ним, с Петербургом, хрен с этим домом, где флюгер в виде пса. Успеется. Завтра же взорву этот распросукин монастырь и уеду к жене баронессе. Устал от русских дешевок, они все так неизящны. Ну, наливай. И давай поцелуемся“. Все так и сделал — взорвал и уехал. В Берлин к своей баронессе. А мы остались в этой болотине, с партизанами. Ну вот, кажется, опять начинается… Стреляют. О, дерьмо и дерьмо. Пошло бы все в задницу…»
«Вот это да, ведь это же Андронов дом», — в изумлении Тим стал переваривать прочитанное, однако переваривал недолго — вернулись Сява с Севой. На новенькой, с иголочки, сияющей «Ниве», серой, как штаны пожарника. Цвета испуганной мыши. Прибыли как триумфаторы — Севя рулил, Сява улыбался, «Нива» рычала мотором. Привезли денег, жратвы, ящик коньяка и армейский миноискатель ИМП, надежный как трехлинейка и до жути неудобный. Правда, впоследствии так и не востребованный, потому как в тот же
