группы по 3–4 звука, которые произносятся очень высоким голосом, напоминающим детский. Дельфин особенно отчетливо издает эти звуки, если он только что в течение нескольких секунд слышал женский смех. Если он вновь услышит человеческий смех, то это может вызвать дальнейшее подражание, которое будет лучше или хуже первоначального.
б) Свисты, издаваемые человеком или производимые искусственно. Иногда создается впечатление, что содержащееся в одиночестве животное копирует свист, но, поскольку свист — одна из их естественных голосовых реакций, человеку трудно уловить разницу, если только дельфин не понижает частоту своего свиста до частоты, характерной для нашего свиста.
в) Звуки, напоминающие крики толпы на стадионе, и «непристойные» (с точки зрения людей) звуки. Молодые дельфины могут копировать очень хриплые звуки, издаваемые людьми при плотно сжатых губах или при прижатой к нижней губе ладони. Впервые мы слышали такие звуки у дельфина № 6 (в 1957 году), а недавно Тольва обучила им Элвара. В океанариумах такие звуки обычно не поощряются.
г) Человеческие слова. Из всех суждений о звуках, издаваемых дельфинами, суждение о копировании ими человеческих слов является самым субъективным. Наиболее отчетливо я слышал следующие слова и фразы, «скопированные» в чрезвычайно высокой тональности и сжато: 'three — two — three',[13] 'Тее аr Рее'[14] (только что были произнесены звуки 'TRR') и множество других, менее четких, но так сильно приближающихся к человеческой речи по ритму, дикции и фонетическому составу, что это казалось сверхъестественным. В заключение опишу один непостижимый случай.
16 апреля I960 года я работал с Лиззи и Бэби в бассейне на острове Сент-Томас. Мы только что отделили Лиззи от Бэби и поместили ее в маленький боковой отсек, чтобы искусственно накормить ее через желудочный зонд. День клонился к вечеру. Мы все устали от напряжения и стали несколько раздражительными. Я беспокоился о здоровье Лиззи — она ничего не ела, и я чувствовал, что она в опасности и что о ней необходимо позаботиться. Кто-то высказал предположение, что я опоздаю к обеду, если сейчас же не уйду, и сказал очень громко: 'It's six o'clock!'.[15] Магнитофон зарегистрировал зту фразу (с помощью канала связи, предназначенного для регистрации звуков в воздухе). Через несколько секунд Лиззи, находящаяся около гидрофона, издала звук, похожий на удар по шару при игре в гольф. (Звук был записан с помощью канала связи, предназначенного для регистрации звуков в воде.)
Бэби ответила короткой быстрой серией свистков, и Лиззи очень громко произкесла «человеческое» предложение, смысл которого (если таковой был) с тех пор озадачивает многих. Это могло быть плохое копирование фразы 'It's six o'clock.
Но сначала мне почудилось другое. Эта фраза, произнесенная со специфическим свистящим акцентом, прозвучала для меня как 'This is a trick!'.[16] C тех пор эту магнитофонную запись прослушивали и другие люди которые пришли к такому же заключению. Это была последняя запись, полученная от Лиззи. На следующее утро мы нашли ее мертвой. Мы долго и тяжело переживали ее смерть. Для нас было большим несчастьем потерять ее именно тогда, когда она начала издавать подобного рода звуки.
ГЛАВА XII
Некоторые перспективы
Если мы установим связь с представителями других видов, то перед нами откроются захватывающие перспективы. Если же эти попытки окажутся неудачными, то это будет означать, что либо мы не владеем достаточно тонкими методами исследования, либо такого рода связь невозможна. Но для того, чтобы доказать такую «невозможность», требуется затратить много времени, провести многочисленные исследования и испробовать самые различные методы. «Невозможность» нельзя доказать решающими опытами; исследованию поддаются только «возможности». Невозможность чего-либо осознается лишь постепенно, в результате многократных и неизменно неудачных попыток провести решающие опыты. На эту тему удачно высказался однажды мой коллега Уэйд Г. Маршалл: 'Следовало бы учредить специальный научный журнал, посвященный сообщениям об отрицательных результатах, т. е. сообщениям о неудачных попытках воспроизвести прежние данные'. Он предложил назвать такой орган 'Журнал негативных результатов'. Иногда эта идея кажется мне отнюдь не вздорной.
В самом деле, если человек в течение ближайших двадцати лет не сможет установить связь с представителями какого-либо другого вида, то это вовсе не будет означать, что такая связь невозможна. Однако если такую связь удастся установить, то наше исходное положение подтвердится и решающие опыты можно будет считать проведенными.
Каждый ученый, бывший рабом своих экспериментов в течение достаточно длительного времени, знает, что изложенные выше соображения — не плоды праздной игры ума. Главное ведь состоит в том, чтобы показать, что данное явление вообще можно обнаружить, a затем уже выявить его. Гораздо труднее доказать, что данного «открытия» не существует. Если кто-нибудь сделал открытие, а кто-то другой пытается повторить его результат и терпит неудачу, то это вовсе не означает, что открытие, сделанное его предшественником, вообще опровергнуто. Подобная неудача может просто означать, что второй исследователь пошел по неверному пути, использовав в некий критический момент неподходящие методы. Таким образом, 'Журнал негативных результатов' был бы заполнен сообщениями о неудавшихся попытках воспроизвести результаты предыдущих исследований и в сущности отражал бы неспособность точно воспроизвести первое исследование или же показывал бы, что первый исследователь не оценил, а поэтому и не записал все ключевые моменты, обусловившие его открытие. Число научных работ возрастает с каждым днем; редак торы требуют, чтобы работы эти излагались сжато, и естественно, что иногда чрезвычайно трудно на основании научной статьи воссоздать во всех деталях тот или иной эксперимент. Особенно это касается биологических и психологических исследований.
У многих исследователей, в том числе и у меня, часто наиболее удачными бывают первые из большой серии экспериментов, причем эти дебютные победы сменяются затем многомесячными неудачами при попытках повторить первый удачный опыт. В эти долгие месяцы выявляется, что вначале очень многое делалось правильно совершенно бессознательно. Именно в это время мы особенно ясно начинаем понимать, как много путей ведет к неудаче и сколь мало дорог приводит к успеху. В подобных ситуациях ученые работают день и ночь. Сознание, что единственный удачный опыт соответствующим образом опубликован и, следовательно, может быть подвергнут обсуждению, заставляет нас продолжать поиски в течение мучительно долгих часов и дней. Иногда мы скатываемся на менее проторенные пути и используем методы, весьма существенные для успешного продолжения удачного опыта. Подобно другим экспериментаторам, я глубоко убежден, что некоторые исследователи способны 'настраиваться в унисон со своим объектом'. Много лет назад этот дар продемонстрировал мне д-р Франк Бринк из Пенсильванского университета (теперь он работает в Рокфеллеровском институте). Он рассказал об одном из своих коллег, принадлежавшем к числу тех немногих ученых, которые умеют очень быстро «настраиваться» и добиваться значительных результатов. Это был весьма искусный экспериментатор, чародей в сфере методики, и у него был многолетний опыт исследовательской работы.
Все это я говорю во избежание досадных недоразумений. Исследования на самых передовых позициях науки нельзя ясно и точно распланировать заранее. Исследователь всегда стоит на рубеже неведомого. Собственная косность, сложность методики, неумение сразу выявить наиболее существенные процессы, лежащие в основе изучаемого объекта, — все это создает трудности и порой обескураживает, но никогда не приедается пытливому экспериментатору.
И если даже в течение еще двадцати лет нам не удастся добиться взаимопонимания с представителями другого вида, любые результаты таких исследований будуть иметь огромное значение. А результаты эти могут быть различными.
Может оказаться:
1) что крупный мозг дельфинов настолько непохож на наш, что нам так и не удастся, даже если мы будем работать всю свою жизнь, постигнуть их мышление;
