— Цыгане знают, куда исчезать, когда им выгодно это! — заметил отец.
— А как ты посмотрела бы на то, чтобы взять ее к себе в Грассленд, Джессика? — спросила Клодина.
— У Джессики и без того достаточно забот! — быстро сказала мать.
Я заколебалась: дни мои тянулись монотонно. Вряд ли они останутся такими, если в доме появится Тамариск. Она интересовала меня, ведь ее отцом был цыган Джейк. Он тоже оставил яркий след, ненадолго появившись в моей жизни.
— Если вы хотите, я заберу ее в Грассленд, — предложила я.
— А Эдвард?
— Он не будет возражать: он никогда не возражает мне. Думаю, Тамариск даже развлечет его. Да, я заберу ее к себе до тех пор, пока мы не примем окончательного решения!
— В том-то и проблема, — сказал отец. — Эндерби принадлежит ей. Я являюсь опекуном, и она не имеет права распоряжаться имуществом без согласия моего и поверенного Харварда, который будет действовать в соответствии с моим решением. Конечно, мы обязаны думать о ее интересах, и я все больше склоняюсь к тому, что в течение нескольких лет нам следует сдавать этот дом!
— Интересно, останутся ли там Питер с Амарилис?
— Надеюсь, что да! — горячо заявила Клодина.
— Похоже, Питер не слишком спешит покупать имение, о чем постоянно ведет разговоры?
— Ну, теперь у него появились интересы в Лондоне, — заметил отец. — Думаю, его все меньше привлекает мысль стать землевладельцем.
— Все это не решает проблемы Тамариск! — заметила мать. — Пусть гости сегодня переночуют здесь. Ты сможешь обсудить этот вопрос с Эдвардом, Джессика, и, если он согласится, я не вижу препятствий к тому, чтобы они пожили пока в Грассленде! Мы обязаны присматривать за Тамариск хотя бы в память о Долли. Да и в любом случае мы не можем выгнать ребенка на улицу!
— Тамариск была просто в отчаянии, услышав о тетушке Софи! — сказала я.
— Так и должно быть, — заметил отец. — девчонка! Взять и убежать, а потом спокойно вернуться, ожидая, что ее встретят с распростертыми объятиями!
— Нам следует подождать и посмотреть, как пойдут дела, — сказала мать. — во всяком случае, переночуют они здесь, а потом будет видно.
Вот так Тамариск вернулась в Эверсли.
Прошел почти год со дня свадьбы Амарилис и возвращения Тамариск. Я забрала ребенка и Ли в Грассленд. Когда я обсуждала этот вопрос с Эдвардом, он сказал, что это просто великолепная идея — поселить их у нас. Моя мать втайне тоже была довольна этим. Тамариск нельзя было назвать самой милой из детей, а моего, отца самым терпимым из мужчин. Он был раздражен уже тем, что Софи завещала Эндерби Тамариск, и это создавало кучу проблем. Будь на то его воля, он отослал бы ребенка обратно к цыганам. Именно поэтому моя мать, как всегда, тактично решила, что наилучшим выходом будет поселить ее у нас.
Полагаю, я управлялась с Тамариск ничуть не хуже любого, оказавшегося на моем месте. Я не пыталась проявлять особо нежные чувства, иногда обходилась с девочкой довольно резко. Но, как ни странно, это вызывало у нее только уважение ко мне. В пользу Тамариск говорило и то, что она искренне сожалела о горе, доставленном тетушке Софи. Было ли это вызвано тем, что ей не хватало обожания Софи, или искренним раскаянием — сказать трудно. Но как только произносилось имя Софи, глаза Тамариск темнели от горя, и я замечала, что она едва сдерживает слезы. Однажды ночью я услышала из ее спальни рыдания и вошла туда.
— Ты думаешь о мадемуазель Софи? — спросила я.
— Она умерла, — пробормотала девочка. — Это я убила ее!
— Это не совсем так…
— Она умерла, потому что я убежала!
— Она очень горевала, когда ты пропала. Мы искали тебя везде.
— Мы поехали в Ирландию, прямо по воде! Там было страшно, и я хотела вернуться домой. Я хотела опять жить с тетушкой Софи!
— Полагаю, тебе было неудобно жить в кибитке после чудесной спаленки в Эндерби?
Она кивнула в ответ.
— И только тогда ты поняла, как тебе хорошо жилось, как о тебе заботились?
— Ли меня любит!
— Но она не могла дать тебе ни теплой перины, ни пони, на котором ты могла бы скакать?
— У меня была лошадь!
— Шелковые платьица?.. Вкусная еда?..
— Не это, не только это!
— Бедная Тамариск, ты совершила ошибку! Ты, не раздумывая, убежала от мадемуазель Софи, которая была готова ради тебя на все!
— Я ее потом вспоминала…
— Да, когда било уже слишком поздно!
— Я хотела вернуться, правда, хотела!
— В этом я уверена!
— Я не могла попасть домой, потому что нужно было плыть по воде, а цыгане меня не отпускали!
— Ты сама выбрала их! Ты глубоко оскорбила мадемуазель Софи, оставив ее ради них.
Тамариск вновь заплакала. Я была безжалостна, но чувствовала, что выбрала нужный тон. Любая попытка смягчить оценку ее поступков не удовлетворила бы ее. В глубине души Тамариск была исключительно логична: правда производила на нее гораздо большее впечатление, чем полуправда. Она доставила огромное горе Софи, от которой не видела ничего, кроме добра, и любая попытка отрицать это была бы воспринята ею как фальшь.
— Что сделано, то сделано, — сказала я. — Теперь уже ничего не исправишь: ты должна смириться с этим и продолжать жить.
— Но она умерла!
— Да, но это уже в прошлом. Ты получила урок!
— Какой урок?
— Думать о других прежде, чем о себе!
— А вы думаете о других?
— Иногда…
— Не всегда?
— Все мы несовершенны…
— Вы тоже поступаете неправильно?
— Конечно…
Она улыбнулась и перестала плакать.
— Послушай, Тамариск, — сказала я. — Ты поступила нехорошо: ты подвела того, кто был с тобой так добр и так нежно любил тебя.
— Я убила тетушку Софи!
— Нет, ты не убила ее: если бы у нее было здоровье покрепче, она не умерла бы. Она простудилась и заболела! Это случилось через некоторое время после твоего побега. Ты заставила ее страдать — это правда, но большинство из нас время от времени совершает дурные поступки. Самый главный урок, который тебе надо усвоить, — это осознать, что ты наделала, и постараться искупить свою вину.
— Как это?
— В будущем стать лучше: думать о других, почаще навещать Жанну. Она должна видеть, что ты ее тоже любишь и благодарна за ту заботу, которой она окружала тебя. Попытайся быть внимательной и доброй к людям, и тогда мадемуазель Софи посмотрит на тебя из рая и скажет: «Значит, это было не напрасно!» Ну вот, конец первого урока, пора и спать.
Я обняла ее и утерла слезы.
— Спокойной ночи!
