на Федеральное кладбище.
Женский голос сменил мужской:
— Слово для прощания с Президентом Соединенных Штатов Америки предоставляется другу покойного, английскому королю Чарлзу Двенадцатому.
Трибуну, заваленную цветами до самого пюпитра, занял английский король — высокий лысый человек в мундире полковника кавалерии, с лошадиным лицом, общим для всей династии. Черный галстук туго стягивал шею под крупным адамовым яблоком.
— Плачь, Америка, плачь, великая страна! Умер твой великий сын, погиб по злой воле политических проходимцев, исчадий Дьявола, приготовивших для тебя сиротскую долю. Плачь, осиротевший народ Великой империи!
Ипполит Лукьянов нашел, что король слишком патетичен, что чуть меньше пафоса не испортило бы речь. Однако в общем, решил Лукьянов, король неплохой тип и доказал не раз свою истинную братскую дружбу американскому народу. Объектив поймал стоявшего рядом с трибуной Дженкинса. Лицо у Дженкинса было озабоченным и усталым. Наблюдающий Дженкинса Лукьянов вдруг поймал себя на том, что наблюдает его с симпатией. «Неужели с симпатией? И почему? — задумался Лукьянов. — Очевидно, — подумал он осторожно, — я сжился с ролью еще до того, как получил ее, солидаризировался с персонажем, которого намереваюсь сыграть, вжился в образ по системе Станиславского, или какая там фамилия была у русского режиссера, изобретшего вживание в образ… Позаимствовал чужое мировоззрение. Мировоззрение человека асоциального, несоциального было у меня до сих пор. Однако если я намерен играть его роль, то уже не смогу быть в своих публичных проявлениях асоциальным. Подобная неосторожность может оказаться для меня роковой. Дженкинс…»
Появление на экране лейтенанта Тэйлора, неуклюжего в парадном мундире и брюках галифе, остановило рассуждения Лукьянова. Тэйлор что-то говорил Дженкинсу, приблизив губы к его уху. Камера поднялась выше, и английский король, глядя в объектив, закончил речь:
— …Америка, однако, построена из того же базальта, из той же мощной стали и могучей меди, что и Римская Империя. Америку не пошатнет гибель Цезаря, даже столь достойного и великого, как человек, которого мы сегодня провожаем в последний путь. Бог, благослови Америку! — закричал король.
И за ним закричали морские пехотинцы и присутствующие на кладбище высокие особы и их свиты.
— Бог сохранит Америку! — воскликнула комментаторша с траурной дрожью в голосе. — А сейчас слово для траурного прощания предоставляется лучшему другу покойного, другу американского народа, Президенту Российского Союза Владимиру Кузнецову.
Розоволицый, даже краснолицый, русский Президент высоко — от живота вверх — возвышался на трибуне. Несколько мгновений он стоял молча. Открыл рот:
— Я вспоминаю трагические для наших народов дни две тысячи седьмого года, когда я впервые лично встретился на острове Кипр с Томом Бакли. Оба мы были напуганы инцидентом, приведшим к гибели более чем пятидесяти миллионов человек. Оба решили, что мир должен быть основан на новых принципах дружбы и любви. Нелегко тогда было Тому переступить через тяжелую действительность, через подозрения, слухи и обиды. Однако мужественный и суровый Том нашел в себе силы для той исторической встречи, где мы обнялись, чтобы навеки остаться братьями. Я помню мощную дружественность и тепло этого объятия, Том. Сегодня, провожая тебя в ту страну, откуда нет возврата, Том, я скорблю о твоей ранней трагической кончине. Враги забрали у американского народа лучшего сына… а у меня друга.
Незатейливая речь российского Президента, отметил Лукьянов, речь честная и теплая. И сам Кузнецов, огромный, красный, седой и архаичный, производил хорошее впечатление. В Российском Союзе Лукьянов еще три года бы таскал свое старое тело по полям и улицам городов. Лучше бы по полям… Раздался истошный звонок в дверь. Лукьянов выключил видеоконсоль и включил телекамеру за дверью. Телекамера продемонстрировала ему… патруль дэмов в красных комбинезонах. Пятерых.
По поручению Кузнецова посольство тщательно подготовило его встречу с секретарем Агентства Национальной Безопасности. В обычное время предосторожности не требовались, и подобная встреча считалась бы деловой и рабочей. В создавшихся же условиях такая встреча могла быть расценена как нажим, как поддержка Турнера против Дженкинса. Собственно, так оно и было, но… Кузнецов намеревался подкупить республиканскую часть сената, поместив в Детройте на автомобильных заводах огромный заказ на автомобили для всей российской полиции. Речь шла об астрономических прибылях. В том случае, разумеется, если только республиканцы сделают Турнера своим кандидатом в Президенты. Однако русские не хотели, чтобы их маневры заметили. Поэтому встрече предстояло совершиться в обстановке строгой секретности. Турнер должен был явиться в посольство якобы для обсуждения с послом давно запланированных деталей обмена информацией между Федеральной службой безопасности Российского Союза и Соединенными Штатами. А Кузнецов должен был, укоротив свой визит в русский колледж города Нью-Арка (там преподавали русский язык), появиться внезапно в посольстве через тридцать — сорок минут после прибытия Турнера в посольство.
— …Аки тать, должен будешь ты в посольство проникать, Георгич, — пропел генерал Василенко, почему-то довольный всеми этими интригами.
— А твоя душа охранника радуется.
Президента Кузнецова и во время визитов в зарубежные страны не оставляла страсть к джакузи. Зная его привычки, ему выделяли всякий раз в качестве временной резиденции «Спэйс Хауз» — дом на Саттон- сквер, принадлежавший некогда знаменитому баскетболисту и купленный лет десять тому назад американским правительством. Дом использовался для размещения почетных гостей правительства. В доме был джакузи, устланный серебром. Кузнецов верил в целительные свойства паровой воды с молекулами серебра. Возвратившись с похорон, президент тотчас влез в целебную воду. И уже сидел в ней два часа, решая дела, принимая Шестопалова, выходящего и входящего без церемоний Василенко. Этого он считал настолько своим, что, выходя в туалет, порой не закрывал за собой двери. Посол Российского Союза в Америке Нечипоренко, откланявшись, убежал исполнять приказания.
— Ваша секретарша просится в джакузи, — сообщил Шестопалов и заулыбался. Наклонившись, положил бумагу для подписания. Прикрыв осторожно чистым листом.
— Бог мой, ну куда я ее… — Президент явно смутился. Пусть лезет в бассейн. За все годы никто и никогда не пытался навязать Президенту соседство своего тела в джакузи. И ему самому такая мысль казалась дикой.
— А ты, Георгич, трусы натяни, — захохотал Василенко.
— Генерал, не грубите, — прикрикнул на него Кузнецов. — А то разжалую в майоры. Будешь опять по служебной лестнице карабкаться.
— Стар уж я для майора, — вздохнул Василенко.
— Вот поэтому и не груби. — Как розовая морская корова, Президент беспокойно заплескался в воде. Вскарабкался по лестнице вверх. Взял полотенце. Стал вытираться. — Пусть, если хочет, лезет после меня… Мы уйдем. Только купальник пусть наденет. А то американцы потом будут рассказывать, как голая секретарша русского Президента купалась в джакузи.
Шестопалов сказал себе, что добился многого. Президент, которого, как утверждали злые языки, не выгонит из джакузи даже новая ядерная катастрофа, тотчас выскочил из воды, стоило Лизе Вернер выразить желание влезть в эту самую воду.
— А почему у америкосов нет поминок? — Василенко безучастно наблюдал в тысячный раз, как одевается его Президент.
— Кто тебе сказал, что нет? Может, и есть, но нас с тобой не пригласили. Вдова, наверное, напилась и без поминок. Мать небось поддает сейчас. — Кузнецов произнес все это озабоченным голосом. — Не принято у них на люди выносить, но неужто не поминают…
Кузнецов стоял в рубашке и брюках, но все еще босиком. Кряхтя, уселся на стул.
— Владимир, я не имела в виду выжить тебя из джакузи! Шестопалов меня неправильно понял… — Лиза Вернер с полотенцем на плече, в джинсах и красной майке без рукавов влетела таким образом, что сначала влетели ее слова, а потом она сама — круглая грудь рельефно и неприлично вперед сосками.
Президент, втянувший живот тотчас при появлении молодой женщины, попытался спрятать под стул
