Секретутка, программистка, дизайнер, дочь художника, девчушка из рок-магазина, выросшая в тонкую, пустую, бесплодную стерву со стрелками бровей. Ты была равнодушна как время, как песочные часы. Тоненькая, с восхитительными сиськами как удлинённые тыквочки на теле скелетика в 177 сантиметров. Особенно лиловые, большие женские соски с прожилками сводили меня с ума… О, Лиза! Клочьями, неровно, как консервная банка вскрытая пиздёнка (бывает, когда на слишком толстой жести открывающий нож заносит не туда, он идёт прямо), ах Лизонька, тебе уже 29 лет!
Я уехал тогда в аэропорт, как будто мне воткнули иголки в яйца. Я полетел по приглашению Ассоциации Прессы, но сделал и свои дела. Проверил организацию НБП во главе с долговязой девицей Викой Поповой с голыми локтями. С повязкой НБП, как пионерка, девица 18 лет, ещё выше тебя, Лизонька! Но рядом с нею ходил её пацан, а я всегда был порядочным вождём, я не клал глаз на девочек партийных товарищей. Я вернулся в Москву 26-го и лишь к ночи отыскал тебя на работе. Часов в половине двенадцатого. «Сейчас поищу» – сказал меланхоличный дежурный и было ясно, что это уже не аврал.
«Алё,» – сказала ты отсутствующим голосом и стало ясно, что ты уже набухалась. Ты любила набухиваться к ночи.
«Это я, я прилетел, – сказал я, – приходи, я соскучился».
«Я не могу, – сказала ты, – у меня срочная работа».
«Тогда я сейчас приду -, сказал я зло. От Арбата до Большой Никитской мне было добираться минут десять. – Приду и поедем к тебе».
«Нет, не смей, не смей! – в панике сказала ты. („Срочная, срочная работа“ – пробухал где-то за Лизонькой мужской голос.) – не смей, не смей, у меня срочная, строчная работа,» – послушно повторила ты. Послышался звук явственно разливаемого в сосуды вина.
«Я выхожу,» – сказал я.
«Не смей, не смей!» – слезливо закричала ты.
Я положил трубку.
И никуда не пошёл. I got enough. Ну да, я поимел достаточно всего этого. С другими, теперь вот с ней. Я приходил, кричал, скандалил, дрался, однажды вскарабкался по трубе в квартиру на крыше в Париже. О, каких только безумств я не творил в этой жизни ради обладательниц мокрых горячих дыр между ног. На сей раз я сказал себе «Хватит!»
Впоследствии я не раз мысленно конструировал продолжение той сцены. Ты запаниковала: «Он сейчас придёт. Нужно уйти до его прихода. Он достаточно безумен, чтобы натворить здесь дел. Будет скандал. Нужно уходить. Схожу в нужник и бежим отсюда».
Ты встала. Тебя чуть бросило. «Ох», – прошептала ты, улыбнулась и поправив юбчонку, ушла. У двери ты ещё раз улыбнулась…
Олег вошёл, когда ты расставив ножки промокала себе письку. Он прижал руку к твоей голой дырке и отёр с твоих неудачно разрезанных половых губ последние капли. В этот момент ты стояло к толчку лицом, задом к двери. Юбка была задрана высоко на животик, а колготки висели у колен. Другой рукой он залез тебе под свитер и вытащил сиську из ячейки лифчика. «Э-э-э, товарищ.., – сказала ты, закрывая глаза. – Что это вы делаете?»
«Нас тут двое товарищей. – сказал Давид, запустив руку и схватив вторую сиську. – И сейчас мы тебя отделаем как стая кобелей последнюю суку». Толстый Давид расстегнул брюки, брюки упали к туфлям, обхватив задик моей подружки, он сел на толчок и опустил её себе на колени. Олег целовал её в это время в губы и обеими руками мучил лиловые соски.
«Прекрасная жидовочка» – простонал Давид и сунул указательный палец Лизоньке в прямую кишку. «Осторожнее, рыцарь», простонала Лиза, «будь благоразумен, и прежде чем вставить свой горящее копьё, смочи отверстие жидкостью из обильно текущей манды прекрасной дамы…»
Над дверью в камеру – карцер №13, где я лихорадочно нацарапываю эту порносцену, в фальшивую якобы решётку вентиляции встроена видеокамера. Настоящая решётка настоящей вентиляции установлена над туалетной вазой. Облегчиться? Но как… Я встаю, подхожу к туалету, открываю воду, поворачивая кран над вазой, снижаю крышку, достаю красный набрякший член и быстро мастурбирую над вазой. Мне 58, скоро будет 59 лет, а член доставляет мне множество хлопот. В тюрьме ебаться хочется ещё больше, чем на воле. Две третьих моих дней я встречаюсь с Суккуб, – так зовут симпатичную девочку без головы, точнее с размытыми чертами лица. Суккуб – девочка-толстушка. А ведь всем сведущим людям хорошо известно, что девочка-толстушка – это женщина.
Суккуб, девочка-толстушка, начинает соблазнять меня тем, что сидит, не замечая меня на полу ванной комнаты на корточках. Сунув руку между ног, она мастурбирует. Нечистые трусики упали ей на щиколотки.
«Суккуб, гадёныш! Ты опять пакостишь! Встать!»
Я не произношу эти слова, я их ей передаю беззвучно. Она ахает, вскакивает, платье не падает, но остаётся у нее на талии, скомканное. Забыв, что трусы сковывают её ноги внизу она рвётся шагнуть, хочет убежать, но едва не падает. Разворошенная ею писька алеет из влажного куста волос. Между ног алеет раздражённая кожа пизды.
«Поднять трусы!» – приказываю я. «Выше, на живот!»
Она хныча, натягивает трусы косо. «Выше, чтоб впились в письку. Так! Стоп! Подыми теперь платье к подбородку. Прижми подбородком. Одной рукой мни свою сиську. Другую спусти под трусы и мни себе пизду. Сдвигай трусы вниз! И хнычь, хнычь!»
Суккуб прилежно хнычет.
«А теперь выходи ты, хуй. Выходи! Садись!»
Появляется он. Он без лица. У него есть торс, руки и хуй. Ему как и мне очень нравится Суккуб. Мы живём с нею вместе. Он садится на стул перед Суккуб. Он расстёгивает штаны и вынимает красный стоячий хер. «Видишь, девочка, эту ялду? Сейчас ты на ней будешь кататься, как на палочке! Медленно поворачивайся задиком и продолжай хныкать!»
Суккуб хнычет и поворачивается. В профиль видно, что у девчонки Суккуб выпуклый, надутый, как у рахитов или беременных, толстенький животик. Видны большие половинки задницы Суккуб. «Наклонись
