Первую авеню и рассеянно думаю о моей Эдиковой, Эдькиной, Эдуардовой жизни. Долгой особенно она, кажется, быть не должна. Но и не короткой.
И мерещится летний подвиг и летняя кровь впереди. Так сказать, измышляю для себя конец покомфортабельней. А вероятнее всего, просто всегда ненавидел холод и обожал солнце. «Будет, будет как хочешь, успокойся. А пока поди на кухню — ночью всегда хочется есть — вынь кусок еды, что добрейшая миллионерова экономка привезла — ешь пока, пока… Ты уже кое-чего добился в этой жизни, дело с твоим именем на обложке, конечно, уже стоит в картотеке FBI. Пожми плечами. Что ж! Значит, все идет как надо».
Мамочка! Жизнь как сон, и ничего как следует не вспомнишь даже. Сплошной сон — стихи, Москва, жены промелькнули и скрылись, друзья и ласковые поклонницы, русская природа, Крымы и Кавказы, московские снега и московские чернильные сумерки.
Вылетел в Италию с бантом на шее — артист и заговорщик, асти спуманте, ватиканский музей, рыжая миловидная женщина, расходящаяся с мужем Аркадием, уходящая к лохматому музыканту, все ушло… И многое еще уйдет.
И вдруг очнешься на своей-чужой улице в костюме от Пьера Кардена, с автоматом в правой руке, с мальчиком — другом тринадцати лет — слева, сжимаешь его за шею, полуопираясь на него' — идете в укрытие, и это или Бейрут, или Гонконг, и у тебя прострелено левое плечо, но кость не задета.
Изучаемый новый чужой язык, стрельба по движущимся мишеням, бомбежка. Надо быть храбрым, этого от нас хочет история, хочет ненасытный кровожадный всегда народ, надо быть храбрым и отчаянным — Здька Лимонов; надо, брат, надо!
Если вы молоденький и худенький…
Ах, если вы худенький и молоденький, и волос у вас на голове более чем до хуя, пушистая челка закрывает ваш лоб, то неважно, что часть волос седые. Руки у вас сбиты и исцарапаны, и изрезаны, потому что вы то строите лофт, то делаете новый докторский оффис. Вы честолюбивы как свинья, готовы выступать по ТВ и радио, давать интервью газетчикам всякий день, но другие-то живут медленней и книги печатаются долго, и пока вами серьезно никто не интересуется, за исключением некрасивых девочек…
Купил себе елку — вроде как играюсь в это. Хотя и в очереди, как в России, для этого не стоял, все же времени истратил достаточно, объездив с миллионеровой экономкой многие места в даун-тауне. И уж совсем под конец устав и озлившись, измерзну в, нашли на Вест-Сайд-хайвее, у самой Канал-стрит и свирепой декабрьской Хадсон-Ривер целое скопище кристмас-три и продавцов, что жгли для согрева масло в бочках — масло горело неправдоподобно красным, адским пламенем.
Купили (экономка торговалась) две елки, и привязав их к крыше джипа, отчалили. Джип же дала миллионерова жена, услышав, что Эдвард хочет покупать елку. Эдвард же, три дня назад напившись до бессознания на миллионерском кристмас парти, целовал миллионерову жену при всех трех сотнях гостей. Дурак и свинья, конечно.
Елку же поставил для Нового года — приятно запах детства вдохнуть. Мандаринов вот еще скоро куплю — здесь танжеринами называются. Нитки под кожицу пропущу и повешу — и еще если деньги будут — куплю конфет и конфеты позешу. И лампочки. И смотреть буду.
И вернусь под Новый год (после Нового года) домой пьяный, и улягусь под елкой спать. А какого черта, и так себя не балую…
Компания, состоящая из самого статного бородатого миллионера, его жены, ее любовника в цилиндре, фраке и черной бархатной накидке, и все дети отправляются в театр смотреть «Дракулу», а до этого в китайский ресторан.
В семь часов экономка взяла из китайского ресторана маленького Майкла, он на Дракулу не идет, и мы пошли в универсальный магазин Блумингдейл покупать для членов экономкиной семьи подарки. Маленький Майкл лопал поп-корн, показывали захватывающий кусок из «Star Wars», предрождественская толчея, продажа мечей, модель которых пришла из того же фильма. Я подумал… ах, что я мог подумать, ничего существенного, так себе, мысли. Духи захотелось купить и многое — многое или ничего. Денег у меня не было, только пятьдесят центов да токен сабвейный. Неожиданно поймал себя на том, что ломаюсь и делаю вид, что я Майклов отец, в шляпе я был и в дубленке моей с большим воротником. А лицо измученное, какой уж там Майклов отец. Миллионер же новой современной формации, когда уходили в театр, был в смокинге и в персидской рубашке со стоячим воротником, как бы в русской, золотой, золотом расшитой.
Какое было неземное райски-адское время, когда Елена ушла от меня в феврале 1976 года. О Господи, как я счастлив, что испытал такое время и то страшное несчастье.
Бремя обнаженного сердца! Странного, жгучего, как алкоголь, воздуха, монстров, рычащих вокруг, поголовного заговора природы против меня, огнедышащего неба и разверстой, трепетно ждущей меня земли.
Сколько невероятных наблюдений, сколько кошмарных опытов! По Нью-Йорку на жгучем зимнем ветру разгуливали саблезубые тигры и другие звери ледникового периода, трещали раздираемые небеса, и я, теплый, влажный и маленький, едва успевал отпрыгивать от зубов, утроб и когтей. Кровоточащий комочек.
И громовым грохотом со всех сторон гудели страшные слова философа-горбуна: «Несчастнейший — он же и счастливейший!., он же и счастливейший… он счастливейший!..» Но я их тогда не понимал.
Хотел бы я сейчас побыть в таком состоянии, но нельзя, нельзя, к сожалению. Такое видение дается только в страшном несчастье, один раз, и погранично такое состояние только со смертью.
В результате размышлений обо всех моих девочках, склоняюсь к выводу, что девочка-фотограф (Лысая певица), хотя и достаточно сумасшедший экземпляр, — сейчас мое наивысшее достижение в сексе. Помимо того, что мне ее большей частью хочется, она и в творческом плане повыше всех моих других Эдуардовых девочек с ее странноватыми фотографиями голых женщин и мужчин, излучающих свет.
Лысая певица выше бессексуальной миллионеровой экономки и выше неандертальского мальчика, как я зову одно небольшого роста создание, которое всем хорошо — приветливо, услужливо и ебется приятно, но немножко всякий раз в разной степени попахивает мочой и удивительно похоже на того милого неандертальского мальчика, какового все помнят по рисунку в школьном учебнике. Сейчас неандертальский мальчик танцует модерные танцы и три вечера в неделю работает в ресторане официанткой.
Лысая певица выше.
Я думаю, что если б миллионерова экономка умерла, — я бы придумал и написал историю о том, как нежно я ее любил, и искренне плакал бы о ней с Лысой певицей, а на другой день пришла бы неандертальский мальчик и плакала бы тоже — все мои сегодняшние подруги сентиментальны.
Я, честно говоря, уважаю миллионерову экономку — нездоровая, она обладает все же гигантской
