– Будет ли это диалог в прямом эфире, или вы потом подрежете-подчистите все то, что вам наговорит болтливый старик?
– Ну что вы! Конечно, это прямой эфир, поэтому мы так тщательно и выбираем наших респондентов. Только и у меня к вам, Елисей Тимофеевич, есть просьба деликатного характера.
– Я должен поблагодарить кого-то из чиновников в прямом эфире? – насмешливо спросил догадливый полковник.
– Нет-нет, это если вы сами захотите, благодарственные слова исключительно по вашему пожеланию. Просто дело в том, что наши репортажи должны выглядеть незапланированными, просто мы выбираем человека из толпы, и он уже сам представляется в камеру и рассказывает о себе. Большая просьба заключается в том, чтобы вы вели себя естественно, будто мы с вами не договаривались о встрече специально.
– Да, конечно, Екатерина, это как раз не самое трудное. Но вы твердо обещаете, что весь наш разговор выйдет в эфир без купюр и цензуры?
– Разумеется, Елисей Тимофеевич. Вы же взрослый и уважаемый человек, вряд ли ваши воспоминания о военных событиях требуют вмешательства ножниц и «бипов».
– Хм, то есть даже «бипов» не будет? – обрадовался Голобродский, уже предвкушающий, как в прямом эфире он будет называть реальные фамилии мошенников аптечной системы.
– А что? Ваши воспоминания щедро сдобрены ненормативной лексикой? – кокетливо обеспокоилась Андрюшина.
– Нет-нет, могу вас заверить, что вся моя речь будет крайне пристойной, Екатерина... как вас по батюшке?
– Ой, да можно просто Катя... Спасибо вам, Елисей Тимофеевич, давайте договоримся насчет места и времени. Вы где проживаете? Вам не трудно выходить из дома?
– Нет, мне совсем это не трудно. Живу я в центре, на Второй Брестской улице, так что если ваша передвижная студия доезжает до этих мест, то я с удовольствием – в любое назначенное вами время.
– Замечательно! Мы как раз планируем завтра организовать эфир с Триумфальной площади, прямо у памятника Маяковскому. Вас не затруднит туда подойти в три часа?
– Вот и славно, можно считать, договорились. Значит, завтра в пятнадцать ноль-ноль, я правильно понял? – Голобродский не мог скрыть своей радости. Если бы он не был пожизненным убежденным атеистом, то сейчас он уверовал бы в Бога. Такая возможность сама плывет в руки. Столько сил было потрачено, чтобы пробиться к журналистам, а тут такая возможность – в прямом эфире, без цензуры, и дело не затягивается надолго. Уже завтра он сможет сообщить о творящихся беззакониях и его услышат миллионы телезрителей, а возможно, и те, в чьих силах действительно навести порядок в аптечной системе...
– Да, Елисей Тимофеевич, точно так. Если вы мне еще сообщите номер вашего мобильного, на всякий случай, вдруг что-то сорвется...
– Не пользуюсь, – сухо перебил старик. – Буду точно в пятнадцать ноль-ноль у памятника, можете рассчитывать, не подведу.
– Спасибо огромное, до встречи! – попрощалась Екатерина.
– До свидания! – отозвался Голобродский и положил трубку.
Уединившись на кухне, Александр Борисович набрал домашний номер Грязнова:
– Привет, Слава. Чем занят?
– Привет. Читаю. – Вячеслав Иванович был не слишком многословен.
– Что? – Турецкий решил говорить в едином стиле со старинным приятелем.
– Клюкву развесистую.
– И давно? – тоном лечащего врача поинтересовался следователь.
Грязнов захохотал:
– Ага! Забеспокоился о моем душевном здоровье? Не бойся, новомодные бестселлеры меня не испортят.
– Да как же не волноваться? Неужто, думаю, старого сыщика на нашумевшее «скромное обаяние российской буржуазии» потянуло.
– Хуже, Саня, – на развесистую историческую клюкву.
– М-дя. Дорос до Дюма, похоже.
– Не. Все равно не угадаешь. – И тут Грязнов спохватился: – Погоди, ты чего звонишь? Может, срочное что? А я тут хихикаю...
– Да нет, Слав. Так. Поговорить по делу. Но не горит.
– Ага. Ну тогда цитатку послушай: «Он увидел ее упругое тело, красивый и чувственный рот, небольшие груди, как две изящные чаши, обращенные внутрь, и желание обладать ею снова накатило на него...»
– Высокий штиль, – согласился Турецкий. – Особенно мне нравятся изящные чаши вовнутрь. Что это за ахинея?
– Только что вышедший «исторический» роман о богеме двадцатых годов. Очередная волна «расследований». Как проклятое «Чека» изничтожало гения, которым мы сегодня гордимся. Толстенный том заявлен как будущий бестселлер. Круче «Гарри Поттера». Там такого почти семь сотен страниц.
– Кто сподобился? Не Митя ли Брыкин? Такие объемы ему привычны: одна «Морфология» чего стоит! Да и тема...
– Не. Неизвестный народу автор. Пока.
– Ну а зачем купил тогда?
– А я и не покупал. В книжном магазине подарили. На мне дело было по трем убийствам. И все – на книжном рынке. Не на базаре в смысле, а в сфере книготорговли...
– А-а... Преступный мир вовсю осваивает территорию культуры?
– Ты же знаешь, преступный мир давно освоил все сферы нашего бытия.
– Точно. Я, кстати, именно по поводу преступного мира и звоню. Проникшего в сферу геронтологии.
– В каком смысле? – помолчав, все же поинтересовался заинтригованный Грязнов.
– В том, что высочайшее начальство приказало бросить все силы прокуратуры и уголовного розыска на раскрытие преступления, жертвой которого стал пенсионер.
– Дожили наконец, – резюмировал Вячеслав Иванович. – Можно теперь и помирать спокойно. Правительство нас не забудет.
– Обратила страна внимание на простых пенсионеров!.. – подхватил Турецкий.
Грязнов откликнулся не сразу:
– Погоди-ка. А фамилия простого пенсионера, часом, не Голобродский?
– Тьфу ты, Слава! – шутливо взъярился Александр Борисович. – Невозможно с тобой. Всегда все знаешь.
– Обижаешь, гражданин начальник! Все же я по долгу службы сводки-то почитываю. Голобродский Елисей Тимофеевич, одна тысяча девятьсот двадцать седьмого года рождения, ветеран Великой Отечественной войны, полковник в отставке, пенсионер, – был убит в результате удара холодным оружием во время прямого телевизионного эфира...
– Молодец, – похвалил Турецкий. – Но кое-чего ты все-таки не знаешь.
– Знаю. – По голосу Грязнова было понятно, как широко он улыбался на другом конце телефонного провода. – Был у нас Меркулов, был. И начальство меня вызывало: оно не возражает. Еще бы оно возражало, когда президент во всеуслышание пообещал... Так что я твоего звонка давно уже жду. И интересует меня один-единственный вопрос: когда общий сбор?..
Был теплый весенний день, лучший из дней той поры, когда на деревьях и кустарниках начинает пробиваться первая клейкая листва и город кажется окутанным светло-зеленоватой дымкой. Конечно, за городом приход весны куда заметнее, по свежевспаханному полю, по темной и жирной земле медленно вышагивают важные грачи, прилетевшие не так давно, но уже ощутившие себя хозяевами этой земли. На речках с грохотом взламывается лед, а весенние ручьи становятся на редкость полноводными, унося остатки растаявших снегов.
Однако и в городе такие дни не лишены прелести, самое начало мая, асфальт за день прогревается солнцем, темная, скользкая зима кажется нереальным и не очень приятным сном. Но и лето с его клятой,
