ментами, префектами о маршрутах, мы научились у «Трудовой России». Там было немало отличных людей. Неказистых с виду, пожилых, но добрых душой, яростных, отзывчивых. Одна «баба Оля» чего стоит! Когда летом 1998-го на Горбатом мосту сидели шахтёры, баба Оля кормила их — носила им в ведре гречневую кашу. Газеты, не утруждая себя доказательствами, называли анпиловцев «люмпенами», но на самом деле это были москвичи, и даже не совсем уж такие простые и рабочие, как хотелось бы Виктору Ивановичу. Это были москвичи, ошалевшие от внезапного наступления нового мира, зловещего и преступного. Взамен того мира, в котором они прожили большую часть своей жизни. Ошаление. Такой у них часто и был вид. Одетые в простую, неказистую одежду, с корявыми, помятыми жизнью лицами. Лосьонов по бедности они не употребляли, многим жизнь наделала рваных морщин и поубавила волос. К тому же идти на целый день на улицу (а многие приезжали из Подмосковья) — нужна сумка, обуться нужно в разношенные ботинки или кеды, одежду выбираешь поудобнее, да ту, которую не жалко, — вдруг потасовка или упадёшь. Анпиловцы всегда выглядели как бедные провинциалы, это не парад из тысяч немцовых и хакамад, это — народные массы. Остались самые смелые или самые отчаявшиеся. После октября 1993 года народ напугали так, что «массовые выступления трудящихся» (как это называли в советское время) прекратились. Собрать от двух до пяти тысяч человек было большой удачей. Анпилов втайне мечтал о 20 тысячах, с которыми он мог бы прорваться в Кремль. Я уже вспоминал мою с ним беседу в автомобиле (он был за рулём), когда я спросил его: не кажется ли ему, что мы могли взять власть 23 февраля 92 года и 17 марта 92 года, а также 9 мая 93 года, в те дни под знамёна оппозиции собралось до 500 тысяч человек. Он сказал что да, его мучают воспоминания об этом могуществе. Мы согласились с тем, что не имели нужного опыта, и потому только он не призвал массы на штурм Кремля. Спустя четыре года Анпилов мечтал о двадцати тысячах. Сейчас, я полагаю, он мечтает о пяти.
С 1995 года, когда закончился очередной виток дружбы Виктора Ивановича с Геннадием Андреевичем, в большие праздники оппозиционных митингов в Москве бывало три или четыре. КПРФ и присоединившиеся к ним профсоюзы собирались вместе и шли по своему маршруту и обычно проводили свой митинг на Лубянке или на Театральной площади. Анпилов, Терехов и мы — национал-большевики собирались на Октябрьской, шли по Дмитровке, на Болотную площадь, оттуда через мост выходили к Кремлю со стороны Васильевского спуска и там проводили митинг. Был ещё один маршрут: шли от Пушкинской вниз по Тверской, а проводили митинг у памятника Жукову, рядом с Кремлём. Совсем уж малочисленные группы коммунистов, партии-секты под руководством Пригарина и Крючкова держались особняком и от нас, и от Зюганова. Они часто шли по следам или зюгановцев или нашего шествия. Но с временным промежутком, всякий раз уговаривая власть сократить этот промежуток, в надежде отколоть от нас людей.
Между тем обстановку в стране можно было охарактеризовать как застойно-реакционную. Причём КПРФ, отказавшись от смелой борьбы с режимом, адаптировав тактику подставления бумажных протестов в колёса власти, объективно эту власть поощряла. Вялая хмурая реакция надела пока ещё не тесный намордник на страну, но уже намордник, а КПРФ больше боролась с нами — радикалами и «провокаторами», чем с ленивым удавом власти, каждый сезон заглатывающим ещё несколько кусков нашей свободы. Своим бездействием самая крупная оппозиционная партия в стране создала благоприятный климат для консолидации сторонников существующей власти. КПРФ не нападала, ещё и вопила, если кто-то другой пытался кусать власть. КПРФ помогла чиновникам победить демократов, вытеснить демократов из всех ключевых позиций. Ельцин высосал демократию как большую жирную муху. Господин Гусинский и господин Малашенко и господа из либеральных СМИ помогли господину Ельцину победить на выборах в 1996 году, несмотря на то что Ельцин физически не способен был руководить государством. Вот какой был расклад.
И всё-таки людей ещё выходило на улицы много. Больше всех могли вывести профсоюзы. Однажды они собрали на Васильевском спуске до 70 тысяч человек. И не знали, что с ними делать. Вечером несколько сотен «национал-большевиков, — как сообщил тележурналист Лобков, — камнями и бутылками атаковали милицию».
Летом 1996-го (если не летом, то весной — точно) я уговорил Д.Жвания взять на себя тяжкий труд руководства национал-большевистской организацией в Питере. Случилось это после получения мной нескольких тревожных сигналов от национал-большевиков Петербурга, своего рода SOS, пущенных ими ко мне. У них не было руководителя, и здоровые силы партии просто вымирали, а больные разлагались. Я вызвал Жвания в Москву, он приехал в кожаной куртке, длинноволосый, волосы длинные и прямые, — похожий на перса и на образ латиноамериканского революционера, каких показывают в добротных фильмах. Ему было 27 лет, и он отлично разбирался в теоретических и практических вопросах революции. Он работал с нами давно, но в партию вступать медлил, предпочитая сохранять свою «Рабочую борьбу» и даже выпускать листок. Я сказал ему: «Дима, у меня мало людей с вашим опытом и вашим уровнем революционного развития. Вы знаете, что перспективы вашей «Рабочей борьбы» равны кулю, потому фактически вы — член партии и работаете на нас. Вы знаете обстановку в Питерской организации. Она нездоровая. Ветераны партии рассказывают малолеткам об избирательной кампании Дугина и умершей легенде Курёхине и пьют водку, приходят новые люди, смотрят на это безобразие и долго не задерживаются. У меня, кроме вас, никого нет. Вы должны поднять организацию. Возьмите её хотя бы ненадолго, пока не отыщется лидер».
Он позволил себя уговорить. Ему хотелось поработать в большой организации. К нам в Питере шли сотни людей, к сожалению, мы не смогли их всех должным образом принять, обеспечить партийной работой, выслушать, понять, такого тонкого механизма в партии не было предусмотрено… Ловили и оставляли часть людей, остальные уходили. Ячейки нашей сети были слишком широкие. Я бесконечно жалею о тех многих тысячах молодых людей, которых не удалось привлечь к работе в партии по всей России. Меня просто гложет обида и раскаянье. Столько отличных ребят и девушек не поняли нас, и мы их не поняли…
Жвания уехал в Питер и оттуда стали приходить энергичные новости. Первое, что он сделал, — выгнал из партии весь гнилой элемент. Я не говорил ему, чтобы он выгонял из партии, сам я всегда сгребал людей и слеплял вместе, в этом была моя задача — сгребать людей. Но гангренозных, конечно, нужно было отрезать. Были недовольные, и даже «ветеран» Маша Забродина пожаловалась мне картаво по телефону: «У нас тут Жвания чистку устроил. Старых партийцев вышибает». Однако пошли впоследствии и хорошие новости: упав вначале, потом численность увеличилась, отлично провели митинги. К декабрю в Питере случился кризис. Я поехал разбираться. Оказалось, на лидерство претендует молодой рабочий парень Андрей Гребнев. И его поддерживает часть организации. Дело зашло далеко…
Я приехал и созвал общее собрание. На собрании я говорил три часа. Среди прочего я сообщил, что не имею личных предпочтений в данном случае. Что мне важнее здоровье питерской региональной организации, её процветание, её успех, её рост. А кто сделает организацию успешной: Жвания или Гребнев — сути дела не меняет. Ясно, что у Дмитрия Жвании есть опыт, а Гребнев имеет поддержку части организации НБП и пользуется поддержкой молодёжи в том районе Питера, где проживает, и эта значительная поддержка может быть полезна партии. Каждые 15 минут они пытались сцепиться в словесной потасовке, но, слава Богу, я пользовался у обоих достаточным авторитетом, чтобы останавливать их каждый раз. Я предложил им в конце концов прекратить восхвалять свои достоинства и обратиться к делу. Конкретно — провести большую акцию, решительную и оригинальную, в которой могут отличиться и люди Гребнева и люди Жвании. В ходе собрания было выдвинуто предложение мирной акции на крейсере «Аврора». Предложение настолько захватило всех, что мы тотчас отправились на разведку на крейсер. Хотя был выходной день, помню, что, спекулируя моим именем, ребята добились того, что к нам вышел контрадмирал и сам, бросив какое-то совещание в своём кубрике, провёл экскурсию национал-большевиков по крейсеру. Когда в мае 97 года питерские национал-большевики захватили крейсер, тогда контр-адмирал недобрыми словами поминал моё имя журналистам.
Кое-как примирив питерских лидеров, я уехал в Москву. На самом деле лучшим выходом было бы назвать руководителем питерской регионалки третье лицо, но такового не существовало. Я даже несколько дней носился с идеей сделать лидером нацболов Машу Забродину, но мне сообщили, что она неравнодушна к наркотикам.
Уже в середине 1997 года восторжествовал Гребнев. Он и стал лидером организации НБП в Санкт- Петербурге и около двух лет был нашим лучшим региональным руководителем. Тыквоголовый, энергичный уличный пацан, сын татарской учительницы и вполне респектабельного папы (отец жил отдельно от семьи), младший брат Серёги, или «Сида», также нацбола, Гребнев придал организации стиль бури и натиска. Для
