Она остановилась и прижалась вдруг ко мне, лицом в мою шею, в куртку на груди.
— Мы ведь не хуже французов, Эдвард, мы, может быть, лучше… Кому мы мешаем?
Я вдруг обнаружил, что она плачет.
— Эй, — я погладил ее по жестким волосам, — ты чего ревешь?
— Я вспомнила хозяина отеля… Они сделали мне больно! А подружка, Эдвард…
Я не дал ей пожаловаться, я встряхнул ее и повернул лицом к темной воде.
— Эй! В Париже у меня есть два друга — Тьерри и Пьер-Франсуа, они замечательные! Кроме этого, я знаю Жака и Катрин, и они замечательные. И в моем издательстве «Рамзэй» есть множество прекрасных французских людей. Не реви. Ты должна научиться чувствовать людей. Чувствовать способных причинить тебе зло и держаться от них подальше. И прекрати плакать! Глупо плакать у теплого моря, в Ницце, под такими созвездиями. Где же знаменитая бразильская жизнерадостность?! Возьми платок и вытри слезы!
«Ох, женщины, — вздохнул Эдуард-2,— они ведут себя как дети и требуют от нас, чтобы после этого мы ебали их, как взрослых самок!» Люсия послушалась, вытерла слезы и шумно высморкалась в мой большой платок. Воспользовавшись нашей занятостью, море лизнуло мои сапоги и полностью накрыло ее сникерс.
— Ой, море! — вскрикнула она, и мы отбежали от воды.
У лестницы, ведущей вверх, на набережную, дикие туристы и просто бродяги сообща разожгли нелегальный костер и теперь суетились вокруг него с кружками и бутылками красного столового.
— Пойдем ко мне? Выпьем еще, и если ты хочешь, будем делать любовь. Если не хочешь — не будем. Пойдем, Люсия?
Она задумалась.
— Бон суар! Идите к нам! — позвали нас от костра.
— Пойдем к тебе, Эдвард.
Мы напились. Мы выпили все содержимое мини-бара, который, слава Богу, вновь набили алкоголем. Люсия опять плакала, но уже от опьянения, и слезы ее смешивались со смехом. Я раздел ее и, разумеется, обнаружил, что она не трансвестай. Темная половая щель девчонки была того же возраста, как и девчонка, и была наполнена слизью. Я подумал, что она, может быть, уже несколько часов истекает желанием хуя, а я все разговариваю с ней о мировых проблемах и рассказываю о временах, когда я был бандитом. Маленькая и большебедрая, она доставила мне определенное, хотя и ограниченное, удовольствие своей вечнотекущей, крепкопахнущей щелью и звуками, неожиданно глубокими и густыми для такой маленькой девочки, которые она издавала. Увы, так как я был очень пьян, акт наш продолжался с переменным успехом несколько часов. И ничем не кончился. Только утром, с трудом открыв глаза, я решил, что следует оставить в темнокожей девочке мою сперму — символ покорения и освоения самки самцом. Солнце уже зияло в незадернутую шторой щель окна. Она молча сопела и упиралась в меня шершавыми ступнями, когда я, сжимая темный зад, ебал ее на боку, не желая смотреть в ее лицо. Почему? Может быть, в глазах-оливах оказалось бы выражение, которое помешало бы мне кончить. Я кончил в подозрительно горячую цыганочку и опять уснул с моим членом в ее щели, поцеловав ее в спину.
Проснулись мы в три часа дня. В четыре в отеле «Плаза» должна была состояться литературная игра. Десять авторов, и среди прочих дамы: Маша Мэриль, Людмила Черина и Режин Дефорж, должны были — каждому давалось тридцать секунд — сочинить совместную историю. На их игру мне было положить, но я должен был встретиться там с корреспондентом «Фринтэр» и обсудить возможное мое участие в какой-то передаче. Пришлось встать. Голова болела.
В следующие тридцать минут я чувствовал себя отвратительным обманщиком и подлецом, при этом ясно сознавая, что я таковым не являюсь. Ты не можешь взять в свою жизнь всех женщин, попадающихся тебе в дороге. Ты не должен этого делать, в противном случае, тебе придется жить в толпе и для толпы. Тебя растащат по кусочкам. Нужно было отсечь только что связавшие нас нити. И я взмахнул невидимым ножом, профессиональный отсекатель нитей и уз. Я объявил ей, что сегодня — последний день конференции и назавтра очень рано я улетаю в Париж. Она грустно улыбнулась, сказала, что хочет приехать в Париж, она никогда не была в Париже, и пошла в ванную. Пока она находилась под душем, что- то пела тихое и неразличимое в струях воды, я подписал ей «Дневник Неудачника» и протянул книгу, когда она с мокрыми волосами вышла из ванной. Абсурдный подарок, поскольку она не сможет прочесть французский текст. Может быть, кто-нибудь когда-нибудь переведет ей несколько строчек.
Недоверяющий людям, каюсь, я отправился в ванную после нее, зажав в кулаке два пятисот- франковых билета. Так же как искренни были ее слезы вчера по поводу того, что «они нас не любят», таким же искренним могло оказаться сегодня ее непонимание принципа частной собственности, а тысяча франков были мои последние деньги и в Ницце, и в Париже. Как всегда, я ждал контракта.
Мы вышли из отеля в желто-синий день. Я попытался пошутить, сказал, что Ницца окрашена сегодня в цвет украинского национального флага. Желтый — солнце, синий — тени. Она грустно кивнула головой.
— Напиши мне твой номер телефона в Париже, Эдвард, — вдруг попросила она. — Может быть, я доберусь до Парижа.
Я взял у нее из рук «Дневник Неудачника» и уверенной рукой вывел на последней странице заведомо неправильный номер телефона, подлец. В Париже со мною жила женщина, которую я любил.
— Ты знаешь, — она посмотрела на меня снизу вверх и улыбнулась, — мне кажется, что я забеременела от тебя этим утром. Я чувствую это. Если да, я рожу ребенка.
Она прижалась ко мне, и я поцеловал ее в мокрую голову. Я не поверил ей, но мне было приятно. Постояв с минуту, мы отлепились друг от друга и ушли не оборачиваясь.
Я явился в «Плазу» аккуратно к началу игры. Зал был полон, и я с трудом отыскал себе место. Рассевшись на эстраде, они смеялись, ворошили свои листки, снимали и одевали очки. Наконец ведущий Жан Пьер Элькабаш ударил по камертону, и некто седой и в сером начал историю так:
— Прибыв на Дни мировой литературы, я вскоре устал от следовавших одно за другим мероприятий и отправился на пляж, взяв с собой книгу. Я долгое время читал, подставив спину солнцу, как вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд…
Мсье Элькабаш ударил по камертону, ибо время первого писателя истекло. Режин Дефорж, подтянув шаль в цветах на плечи, продолжила:
— Я поднял голову и увидел девушку с обнаженной грудью, пристально глядящую на меня. «Бонжур мсье, — сказала незнакомка и присела рядом со мной. — Я хочу спросить у вас очень важную вещь, мсье: любите ли вы салат нисуаз?»
Зал одобрительно зашумел, засмеялся, старушка с седыми буклями рядом со мной оживленно заерзала на стуле, все были в полном восторге от выбранного сюжета. Улыбнулся и я выбранному писателями сюжету.
Эдуард Лимонов
Полицейская история
Они нагнали меня, когда я уже не ожидал их. Расслабившись, миролюбиво вдыхая острый запах зимней ночи, я достиг пересечения бульвара имени маршала Сушэ с авеню имени художника Энгра. Я предвкушал длительное, но не неприятное путешествие через весь Париж к себе на улицу Архивов. Именно тогда они вдруг заквакали мерзким фольксвагеновским гудком. Двойной очередью: «Фаф-фаф! Фа-фа- фаф!», «Фаф-фаф! Фа-фа-фаф!» И не оглядываясь, я понял, что это они. Спрятаться было некуда. Мое белое пальто выдало меня им. И горели все фонари в месте впадения авеню Энгра в бульвар Сушэ.
Я сел в «фольксваген».
— Почему ты хотел сбежать от нас, Эдуард?
